Читать книгу "Дети Воинова - Жанна Вишневская"

Я терпеливо приглядывался, думая дождаться своей очереди и показать всем класс. Так же снисходительно следил за игрой ветхий старичок, притулившийся в углу на нижней полке.

Мужчины за столом были в ажиотаже. Они досадливо хлопали картами о стол и себя по ляжкам, обтянутым трениками. Женщин с ними не было – они жужжали в соседнем купе, обсуждая нечутких мужей, сварливых свекровей, идиотов-начальников и гениальных детей.

Нечуткие мужья тем временем бились не на жизнь, а насмерть: карты рассыпались веером по вагонному столику, цифры на бумаге не умещались, спертый воздух купе наполняли непонятные слова: мизер, вист, прикуп…

Студент, дефилирующий по коридору с гитарой, сунулся было с комментариями и пропел, подражая хриплому баритону Высоцкого:

Да вот не дале как вчера, Поймаю, так убью его на месте, Сижу, а мой партнер подряд играет мизера, А у меня – гора, три тыщи двести.

На него шикнули, потому что как раз в этот момент усач в трико прикупил шестую взятку на мизере. У него даже усы обвисли от такой неудачи.

Тут дедок не выдержал:

– Ты что ж, родной, заказываешь мизер без шестерки? Хорошо, что у тебя партнеры играть не умеют, у меня бы ты все взятки прикупил.

– Тебя, дед, хорошо в гололед вперед пропускать, из тебя еще весь песок не высыпался, а туда же! – огрызнулся усач. – Знал бы прикуп – жил бы в Сочи.

– А ты не блефуй, если не умеешь.

Они бы еще долго пикировались, если бы другой, тощий и очкастый партнер по картам не выбыл из игры, призванный в купе массивной, как анаконда, женой. Слегка придушив супруга в объятиях, она плотно притворила дверь купе и переваривала его уже, видимо, до самой Одессы, потому что с тех пор его никто не видел.

Ехать еще было как минимум сутки, и, поскольку игроков в преферанс на горизонте не наблюдалось, пришлось заткнуть дыру резервным старичком, который для виду обиженно покобенился, но к столу присел и колоду взял в подагрические пальцы более чем умело.

Собственно, через полчаса все было кончено. Дедок, посмеиваясь, считал выручку. Тройка неудачников пыталась осознать финансовые и моральные убытки. Ущерб, нанесенный самолюбию, был больнее и весомее. Знание классических правил, типа – «под игрока с семака – под вистующего с тузующего» или «сначала посмотри в карты соседа – в свои всегда успеешь посмотреть» – не спасло их от сокрушительного поражения. Дедок прямо как рентгеном просвечивал прикуп и где надо пасовал, когда надо вистовал, но в основном играл и даже умудрился за полчаса кристально чисто прокатить два мизера, совершенно, кстати, неоднозначных. Усач совсем сник, но старичка зауважал. На нижнюю полку пустил без звука и до самой Одессы приставал с вопросами. Дедок отвечал с уважением, объяснял на бумаге, как математическую задачу с теорией и практикой. Усач, взяв домашнее задание, будто двоечник, полез на верхнюю полку и там сопел до утра, делая работу над ошибками. Жены разобрали оставшихся неудачников, сделали вид, что поверили про проигранную «только трешечку». Все-таки настроение отпускное – вот если бы на обратном пути – за каждую копейку рассчитались бы нарядом по кухне вне очереди.

Вагон потихоньку стал затихать. Студентам, спящим вповалку, по трое на полке, уже грезились их туманы, хотя запахи в купе, где ночевало человек десять, были совсем не таежные. Я наконец добрался до своего купе. Прощенный папа мирно спал на верхней полке. Мама что-то читала при свете маленькой прикроватной лампы.

На столике мерно, в такт колесам, подрагивал букет сирени в стеклянной банке из-под огурцов. Я и не заметил за игрой, как начался дождь. Цветы пахли как-то особенно терпко. Укрывшись пледом, мы молча смотрели в окно, хотя, кроме дождя и отражающейся в окне сирени, ничего не было видно. Я так и не понимаю до сих пор, где пролегает тонкая грань между сном и явью, когда все ощущения концентрируются вместе и отпечатываются где-то глубоко, в самых дальних уголках нашего сознания, да так, чтобы однажды запах мокрой сирени после дождя отчетливо, до боли в сердце, вдруг воспроизвел присутствие того, кто уже давно ушел из твоей жизни.

А поезд, покачиваясь как маятник, отсчитывал свои часы-километры неумолимо приближаясь к Одессе и Очакову, где нам предстояло провести целый месяц.

Глава двенадцатая

Эверест Гии Купатадзе,
или Что видно у Дюка со второго люка

Толковый словарь

Одесситы говорят: «Погляди на Дюка со второго люка» или «Посмотри на Дюка с люка». Дело в том, что если смотреть на знаменитый памятник с водопроводного люка слева от него, то свиток и складки одежды Дюка чрезвычайно похожи на мужские гениталии.

В Одессе слово «поц» по популярности, широте и частоте употребления находится аккурат на третьем месте – сразу после «мама» и «Дюк». Технически, в переводе с идиша, это мужской половой член, практически – это приговор.

Тюлька – маленькая каспийская селедка, она же килька одесская, главный ингредиент завтрака биндюжников с Привоза.

Привоз – легендарный рынок: душа и сердце Одессы, ее визитная карточка. Туристы, обманутые на Привозе, еще долго хвастаются друзьям и родственникам, подчеркивая тем самым свою связь с этим неповторимым по колориту городом.

Биндюжник – очень одесское название простого портового грузчика.

* * *

На третий день поезд из Северной Пальмиры плавно причалил к перрону ее южной тезки. Одесса-мама распахнула свои объятия, приложила изголодавшихся путников к груди, и мы принялись жадно всасывать в себя ту сочную смесь русского, украинского и идиша, которая и отличает Одессу от всех других городов на земле.

Дежурная по вокзалу гнусавым голосом, характерным для всех диспетчеров, объявила о прибытии поезда Ленинград – Одесса и равнодушно пожелала всем счастливого отдыха. Студенты шумно галдели на перроне, решая, как на оставшиеся три рубля пятнадцать копеек вдесятером прожить месяц и вернуться обратно домой. Старичок-преферансист ехидно посоветовал расписать пульку. Усач из поезда с рабским усердием подхватил нехитрые стариковские пожитки и направился в сторону такси, чтобы доставить старичка до дому, до хаты, в этой же хате снять угол и продолжить уроки игры в преферанс. Если бы кто-то его сейчас спросил, зачем он ехал в отпуск, он бы уже и не вспомнил.

Мы выгружались в гордом одиночестве. Папа таскал чемоданы, оскорбленная в лучших чувствах еще в начале пути проводница яростно терла стаканы, делая вид, что не замечает истекающего потом папу и слегка растерянную маму, которая вертела головой в ожидании встречающего нас знакомого Самуила.

Отдыхающие озабоченно проносились мимо, слетаясь на зов привокзальных старушек, которые с интонациями муэдзинов призывали снять самые дешевые, но самые лучшие комнаты.