Читать книгу "Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо - Питер Акройд"

Проповедь Сашеверелла, произнесенная 5 ноября 1709 года в соборе Святого Павла, называлась «Угрозы лжебратии для церкви и государства» (The Perils of False Brethren, in Church and State). Кто имелся в виду под «лжебратией», догадаться было нетрудно: Сашеверелл открыто обличил их, как и многих других марионеток. Его нападки направлены на религиозных нонконформистов, особенно на диссентеров, которых виги старательно защищали и которым двадцатью годами ранее даровали свободу вероисповедания, издав Акт о веротерпимости. По словам проповедника, они были избраны, чтобы править страной безбожников и грешников. В более ранней проповеди 1702 года он заявлял: «Пресвитерианство и республиканство идут рука об руку», имея в виду, что терпимость, проявленная к нонконформистам, и присвоение им официального статуса могли существовать как в религии, так и в политике. Споры на этот счет велись уже давно и начались с ремарки Якова I: «Нет епископа – нет и короля».

Однако теперь Сашеверелл говорил об этом с невиданной яростью и неистовством. Он разразился целой тирадой, желая обличить религиозную терпимость. По его словам, диссентеров следовало винить в убийстве короля. Он яро отстаивал принцип «слепого повиновения», согласно которому подчинение монарху – непреложный закон, а любое несогласие следовало приравнивать к греху и беззаконию. Разумеется, эти слова можно трактовать как критику «Славной революции», в результате которой произошло свержение Якова II, однако современники усмотрели в его словах нападки на идеологию вигов и ее сторонников.

В тот момент положение вигов было незавидным: с одной стороны, их теснили неприятели в континентальной войне, с другой – сограждане-оппоненты, то и дело нашептывавшие на ухо королеве, что в стране зреет недовольство. В этих обстоятельствах они посчитали, что лучшая защита – это нападение. Вопреки желанию самой королевы было решено вызвать проповедника в палату общин для объяснений. В середине декабря нижняя палата признала его высказывания «злонамеренными, клеветническими и подрывными»; его арестовали и обвинили в государственной измене за «особо тяжкие преступления и злодеяния». В случае признания вины ему грозило пожизненное заключение.

Все это выглядело так, словно правительство палило из пушки по воробьям, меж тем общественность утверждалась в своих подозрениях относительно намерений всесильного правительства вигов блюсти исключительно собственные интересы. В сущности, Генри Сашеверелл лишь открыто высказал свою преданность государственной церкви и заявил, что нарушаются ее привилегии. Что плохого в том, чтобы исповедовать англиканство? Когда это стало тяжким преступлением? Те, кто нападал на него, рисковали и сами попасть под подозрение в организации подрывной деятельности.

Любопытно, что пресловутая «толпа», или «люд», или любое другое слово, обозначающее обычных, ничем не примечательных жителей Лондона, отстаивала традиции; эти люди были инстинктивно преданы официальным представителям короны и церкви, поэтому любой клич «церковь в опасности» мог стать для них сигналом, чтобы выйти на улицы в ее защиту. Многие из них за всю свою жизнь могли ни разу не побывать на церковной службе, однако стоило появиться силе, угрожавшей церкви, как они уже были готовы оказать сопротивление.

В день суда над Сашевереллом жители Лондона вышли на улицы, намереваясь разгромить молельни диссентеров. Не пощадили они и дома некоторых священников-нонконформистов, уничтожив книги и мебель. Кафедры, скамьи и даже деревянные панели из нескольких приходов свезли на площадь Линкольнс-Инн-Филдс и под крики «Высокая церковь и Сашеверелл!» сожгли. Окружив экипаж самой королевы, толпа протестующих кричала: «Боже, храни ее величество и церковь! Мы надеемся, что ваше величество на стороне доктора Сашеверелла!» Даниель Дефо писал: «Женщины позабыли о чае и горячем шоколаде, не говоря уже о послеобеденных приемах, и, объединившись в кружки, устраивают тайные советы и решают государственные вопросы… на улицах властвует толпа, люд, не прекращаются мятежи и буйства… о политике говорят все от мала до велика».

В конце февраля 1710 года в палате лордов в Вестминстер-холле начался суд, вызвавший небывалый ажиотаж. Зал был переполнен – так много пришло тех, кто заплатил немалые деньги, чтобы побывать на процессе. Для королевы соорудили специальную ложу, из которой она могла наблюдать за процессом, оставаясь незамеченной. Сам Сашеверелл прибыл в зал для судебных заседаний утром в экипаже со стеклянными окнами, в сопровождении вооруженных людей со шпагами наголо. Защита обратилась к суду, заявив, что доктор лишь отстаивал государственную церковь в своей проповеди, «которую сочли преступной из-за неоднозначной трактовки некоторых слов».

Спустя четыре дня Генри Сашеверелл сам выступил с речью в свою защиту. Автором его речи стал более просвещенный и красноречивый Фрэнсис Аттерби, епископ Рочестерский. По словам Сашеверелла, он лишь обычный священник, дерзнувший из любви к своей стране и религии высказаться против святотатцев и безбожников. Он выиграл процесс еще прежде, чем начал говорить, а лидеры вигов уже всерьез пожалели о несвоевременных нападках на народного любимца. Сашеверелла признали виновным незначительным большинством, однако приговор был мягким: вместо пожизненного заключения в Тауэре, которым его пугали, суд потребовал сожжения всех его проповедей и отстранил от проповеднической деятельности на три года.

В глазах граждан страны этот приговор был равносилен оправданию Сашеверелла и звучал как суровый укор вигам, предавшим его суду. Толпы обезумевших людей наводнили Лондон; костры жгли прямо на улицах, а в окнах, следуя старой традиции празднования крупных военных побед, зажигали свечи и фонарики. Когда Сашеверелл читал молитвы в церкви Святого Спасителя в Саутуарке, произошла страшная давка. В городках по всей стране в знак победы звонили в колокола, и многим казалось, что настроения в народе предвещали новую эру тори в церкви и государстве.

Судя по результатам выборов, состоявшихся осенью 1710 года, народ возлагал все свои надежды и чаяния именно на консерваторов. Тори одержали победу, набрав почти в два раза больше голосов, чем виги. Во главе нового правительства стал уже упоминавшийся ранее государственный деятель Роберт Харли, известный политический «вьюнок», чья искренняя преданность королеве сочеталась с желанием сформировать умеренный кабинет министров. Однако Харли не принял во внимание радикальных членов партии тори, которые после победы на выборах были широко представлены в палате общин. Они сформировали группу под названием «Октябрьский клуб» в память о своей славной победе. От них было много шума, но мало толка, а Дефо описывал членов клуба как «птиц высокого полета, страдающих куриной слепотой». Некоторые оппоненты открыто осуждали их за преданность династии Стюартов, однако едва ли правомерно; пожалуй, куда более справедливо сказать, что, выпив, представители «Октябрьского клуба» были якобитами, а протрезвев, становились сторонниками Ганноверской династии. Такое описание подходило для большинства тори, которые, с одной стороны, мечтали о возвращении старого порядка, а с другой – прекрасно понимали, что их благополучие, финансовое положение и безопасность целиком зависят от Ганноверского дома.

Впрочем, «Октябрьский клуб» представлял собой влиятельное объединение тех, кто устал от войны, еще больше устал от вигов и с подозрением относился к финансовой кабале, контролю над военными расходами и национальными налогами. С не меньшим недоверием они относились и к самому Харли, который, казалось, намеревался взять в новое правительство и представителей вигов. Некоторые полагали, что трофеи от предвыборной гонки должны доставаться победителям, а не проигравшим.