Читать книгу "Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда - Михаил Трофименков"

Эта была первая «террористическая» война: ужас был оружием в ней, подобно танкам и артиллерии. Стихийный красный террор первых ее месяцев кажется простительным эксцессом по сравнению с организованной яростью «белого террора», унесшего жизни от двухсот до четырехсот тысяч из 26 миллионов испанцев. Если бы Ежов неистовствовал, как Франко, в 1937–1938 годах погибли бы не семьсот тысяч, а от 1,2 до 2,4 миллионов советских людей. Террор был стратегией германской авиации: виданное ли дело, чтобы бомбардировщики стирали в пыль целые города, сознательно истребляя мирное население?

Лишь две страны помогали республике: Мексика и СССР, что зачлось Сталину в глазах вменяемого человечества, а невменяемое утвердило в мысли, что Испанией правят коммунисты, хотя компартия была лишь одной — пусть влиятельной и почитаемой — участницей правящей коалиции.

Это была мировая война в миниатюре. Не потому, что советские летчики закрывали небо городов от «юнкерсов», а танкисты утюжили берсальеров. Их участие бесценно с военной точки зрения, но на войне символов далеко не все решает техника.

Сорок тысяч интернационалистов пришли на защиту республики, чаще всего не имея военной подготовки. Символическая ценность их присутствия несравненно превышала стратегическую роль этой не коммунистической (хотя интербригадами руководил Коминтерн), а антифашистской армии. Англичане и французы искупали подлость своих правительств. Немцы переигрывали сражение, проигранное на родине, мстили нацистам за то, что сдали им Германию без боя. Советские специалисты получили счастливый шанс если умереть, то в бою, а не в застенке: весной 1937-го начались массовые репрессии в РККА.

Все вместе они придали войне уникальный характер — нравственный.

* * *

Это была война культуры против варварства.

Лозунг-выкрик лидера фаланги Мильян-Астрая «Долой интеллигенцию!», с которым он с кулаками набросился на великого Мигеля де Унамуно, мятежники претворили в жизнь, истребив цвет испанской поэзии. Гарсиа Лорку фалангисты убили уже летом 1936-го. Антонио Мачадо умер в 1939-м, не прожив и месяца после того, как — один из сотен тысяч беженцев — перешел французскую границу в Пиренеях. Мигель Эрнандес погиб в тюрьме в 1942-м.

Война против поэтов — война поэтов. Культура ответила ударом на удар.

12-й интербригадой командовал «генерал Лукач» — венгерский писатель Мате Залка. Снаряд, сразивший его 12 июня 1937-го под Уэской (по иронии судьбы в тот же день в Москве расстреляли его добрых товарищей — «военных заговорщиков» во главе с Тухачевским), тяжело ранил комиссара бригады, тоже писателя Густава Реглера. Командиром и комиссаром немецкого батальона Тельмана были писатели Людвиг Ренн и Вилли Бредель: всего за республику сражались пятнадцать немецких литераторов. Адъютантом Лукача служил юный поэт-белоэмигрант Алексей Эйснер. Джордж Оруэлл по чистой случайности оказался не в интербригадах, а в ополчении антикоминтерновской партии ПОУМ (Рабочей партии марксистского единства). Сикейрос дослужился до полковника. Оден водил «скорую помощь» и сбежал на фронт, когда его перевели в радиослужбу. Кестлер и Стивен Спендер чудом избежали расстрела в фашистском плену. Великий фотограф Тина Модотти работала санитаркой в военном госпитале.

Поспешно отступавший британский батальон выбрасывал из вещмешков все лишнее: придорожные канавы устлали томики Ницше и Спинозы, буддистские трактаты и стихи, стихи, стихи. Англичане вообще казались уникумами на фоне и без того уникального контингента добровольцев.

28 декабря 1936-го под Кордовой пали сразу два английских писателя: поэт и пулеметчик Джон Корнфорд — правнук Дарвина, друг «кембриджской пятерки» советских разведчиков, — накануне отметивший свое 21-летие, и 36-летний критик и философ Ральф Фокс. В лобовой атаке на франкистские пулеметы на реке Харам 12 февраля 1937-го сложили головы еще два поэта: 29-летний Кристофер Кодуэлл и 22-летний ирландец Чарльз Доннелли. 18 июля 1937 года мартиролог английской поэзии пополнился именем 29-летнего Джулиана Белла, исповедовавшего — пока не грянула Испания — пацифизм.

Вирджиния Вулф — родная тетка Белла — вопрошала небытие:

Какое чувство он испытывал к Испании? Что заставило его почувствовать: необходимо… уйти? Что заставило его сделать это?

* * *

В черной мягкой ночи ‹…› мы вслушиваемся в резкий, поставленный, металлически ясный голос [Эрнста Буша], который очень эффектно, очень искусно исполняет песни интербригады. «Родина далека, но мы все же готовы! — возглашает металлический голос, задушевно и одновременно чеканно. — Мы боремся и побеждаем за тебя, сво-бо-да!» Последнее слово становится триумфальным кличем, почти дрожащим от воодушевления. — Клаус Манн.

На какой еще войне могли встретиться два великих певца, как встретились в декабре 1937-го Буш и Поль Робсон, чья коронная песня о Миссисипи «Старик-река» из грустного мюзикла «Плавучий театр» звучала и в оперном театре Барселоны, и в окопах?

На какой еще войне великий поэт мог так разбередить солдат, что его вечер перетек в диспут о поэзии, длившийся вопреки прозе войны до утра? А ведь Ленгстону Хьюзу внимали самые грубые «рабочие войны» — механики и водители.

На какой еще войне мог высадиться такой десант писателей, как десант делегатов II Международного конгресса писателей в защиту культуры: датчанин Андерсен-Нексё, норвежец Нурдаль Григ, французы Жюльен Бенда, Тристан Тцара, Леон Муссинак и Андре Шамсон, кубинцы Алехо Карпентьер и Николас Гильен, чилиец Пабло Неруда, китаец Эми Сяо? Семьдесят пять человек присоединились едва ли не к большему числу коллег, уже сражавшихся за Испанию или транслировавших ее голос миру.

Советские делегаты — Алексей Толстой, Фадеев, Вишневский, Владимир Ставский, Агния Барто, Иван Микитенко, Виктор Финк — обнялись с Кольцовым и Эренбургом. Американские — Малькольм Каули, Анна Луиза Стронг, старик Драйзер — с Хемингуэем.

Конгресс открылся в Валенсии 4 июля 1937 года, а 6 июля переехал на несколько дней в Мадрид, на чем с немалым трудом настоял Кольцов. В дороге едва не погибли Мальро, Эренбург и литературовед Федор Кельин: их машина врезалась в грузовик со снарядами. В самом Мадриде конгресс преимущественно отсиживался в бомбоубежищах. Но Кольцов знал, что делал: авиабойню писатели должны были увидеть воочию.

На кухне моего отеля слепая женщина получила свою ежевечернюю чашку супа. Ее убили, когда она ела суп. Попасть в слепую, которая ест суп, — отменная мужская работа. — Хеллман.

Дороти Паркер отреклась от философии иронии, которую исповедовала.

Говорят, да я и сама говорила, что насмешка — самое эффективное оружие. Не думаю, что я верила в это, но это удобно и утешительно, и я это повторяла. Что ж, теперь я знаю. Я знаю, что есть вещи, которые никогда не были и никогда не будут забавны. Я знаю, что насмешка может быть щитом, но не оружием. Если вас угораздит оказаться под бомбами — лучше, чтоб это случилось ночью. Тогда это ирреально, почти прекрасно, похоже на балет со снующими фигурами и огромными белыми столбами прожекторов. Но когда налет случается днем, вы видите лица людей, и ничего ирреального в этом нет. Вы видите ужасное смирение на лицах старух, вы видите малых детей, обезумевших от ужаса. В Валенсии, утром в прошлое воскресенье — симпатичным, солнечным воскресным утром — пять германских самолетов разбомбили припортовый квартал. Это бедный квартал, где живут докеры, и, как любой бедный квартал, он перенаселен. После того, как самолеты сбросили бомбы, от места, где жило множество семей, мало что осталось. Старый-старый человек подходил к каждому встречному и просил бога ради сказать, не видели ли они его жену, пожалуйста, скажите, где его жена. На глазах двух маленьких девочек убило их отца, и они пытались пролезть через оцепление к еще крошащимся, рушащимся домам, чтобы найти свою мать. — Паркер.