Читать книгу "Неизменная любовь - Ольга Горышина"

Кирпичные стены настраивали на андеграунд, а черно-белые фотографии музыкантов, висевшие в рамочках на деревянной стене — на место, имеющее какую-никакую историчность. Поживем, послушаем… Стены, выполненные в стиле грота, как в буфете одного из питерских театров, с трудом угадывались в темноте. И, несмотря на обилие светомузыки, я споткнулась о спасательные круги, прислоненные к какой-то стойке, и тут же пожалела, что все красные диванчики заняты — а то я бы с огромной радостью заныкалась в уголок и ждала, когда все это закончится. Музыка как-то сразу мне не понравилась — под такое только танцуют, слушать подобное — насилие не только для ушей, но и для нервов. Или я действительно стара для подобного вида развлечений. Надо было ходить по клубам в юности, а не быть пай-девочкой. Наверное, я упустила в жизни довольно много положительных впечатлений — и пойди я в клуб в не почти что семнадцать и не с теми, с кем пошла, не получилось бы того, что получилось… Сейчас я, кажется, сделала более правильный выбор — пошла не просто в ночной клуб с танцполом, а на концерт, и не с подругами, а с парнем. Пусть и не со своим. Подруги, одна из двух, тоже оказалась совсем не подругой. Но думать об этом сейчас не надо. Неприятные воспоминания, даже с выдержкой в четверть века, имеют свойство портить настоящий момент. А его англичане не просто так называют «презент» — то бишь подарок. Надо наслаждаться каждой секундой в обществе беззаботного клоуна. Ведь такого больше никогда не повторится. Если я и пойду еще раз в клуб, то с подругой. Снова!

Мы с Паясо — как же мне в тот момент захотелось узнать его настоящее имя — даже не пытались протиснуться к сцене. Как и вслушиваться в лирику. Когда я спрашивала его, о чем песня, он качал головой и виновато улыбался. До меня лично долетали отдельные английские слова, но в основном в ушах звучали электронные барабаны и голоса толпы. Видеть я, конечно, тоже ничего не видела, кроме ярких вспышек красного и синего цвета, а также бегущих по чужим головам зеленых неоновых квадратов, ромбов, треугольников и прочей геометрии.

Впрочем, «грасиас» певца перекрикивало восторженные вопли толпы, которой явно не нужны были слова самой песни, потому что подпевали даже задние ряды. Я не слушала и их, я лишь пыталась не оглохнуть. И все же на «уно плаусо» я тоже зааплодировала — скорее всего, своему слоновьему терпению — стойко вынести весь этот шум и гам целый час, не меньше. Определить стиль музыки я не могла — кроме как повторить, что слушать это было невозможно. Это отголоски даже не моей юности. Скорее, детства. Но зажигательные, черт их дери!

Мы кое-как двигались, чтобы не стоять на месте. Впрочем, оставаться статуями нам не давали снующие туда-сюда к бару и от бара люди. Я не знала современных танцев и перенимала какие-то движения от стоящей перед нами пары — наверное, со стороны это выглядело жутковато и придурковато, но не имело для меня сейчас никакого значения: мой спутник смотрел на сцену. И я бы даже обрадовалась, вытащи Паясо из джинсов айфон. Начал бы он снимать, можно было бы незаметно отступить к бару.

В горле пересохло — должно быть, от фанты, которой мы запивали пиццу. Заливать шипучку пивом не хотелось — я планировала заказать вермут. Когда жажда сделалась совсем невыносимой, я шепнула Паясо, что буду в баре. Он кивнул и не последовал за мной. К счастью. Сок бы я ему купила, но не более того.

Цены в баре оказались недетскими, но выбора у меня не было — даже если бы я сумела побороть жажду, не стоять же по стойке смирно весь вечер! Народ ограничивался пивом по три евро, но я попросила, как и планировала, стакан вермута. К счастью, помимо Бакарди-Мартини, нашелся местный — красный, который я взяла чистым, без сока. Вкус сладенький, тягучий, обжигающий, расслабляющий, дающий возможность и дальше стойко выносить шум и гам, царящие вокруг. Особенно, когда просишь повторить.

— Будешь? — спросила я Паясо, неожиданно возникшего подле моего стула.

Да, делая повторный заказ, я наверное так мило улыбнулась соседу, что тот уступил мне стул и свалил в разноцветный туман светомузыки.

Паясо, как я и ожидала, отказался от выпивки, но не ушел, а продолжил стоять, прижавшись ко мне плечом, чтобы его не снесли. Похоже, зажигательное диско наградило всех сушняком, но уступать барный стул я не собиралась. Вожделенный диванчик-то мне никто не освободил, а я неожиданно почувствовала непреодолимую сонливость, и не подпирай меня Паясо, как колонна, я бы, может, ненароком и освободила для кого-нибудь стул…

— Я не пью, сеньора, — прокричал Паясо мне на ухо, точно я сделала ему предложение во второй раз. А может и сделала? Если я не слышу этого Осмара, то, возможно, окончательно оглохла даже для собственного голоса?

Испанская речь через шумовую завесу не воспринималась мной вовсе. А вот когда певец периодически переходил на английский, я тут же вскидывала голову. И вот сейчас он предложил потанцевать вместе с ним.

— О, мадре миа! — это я выдала, когда в меня впечатался мужик, освобождавший соседний стул.

Идите вы все… танцевать. Меньше народу, больше кислороду, а здесь его явная нехватка. Судя по моей ходившей ходуном груди.

— Можно добавить в вермут сок, — продолжала я, крутя в руках стакан с плескающейся на дне темноватой жидкостью.

Паясо вновь проигнорировал мое предложение. Как и свободный стул рядом.

— В Ирландии на заводе виски наливают всем. Это входит в стоимость экскурсии. Даже совсем юнцам. Им предлагают виски с имбирной газировкой и кусочком лимона. В такой пропорции алкоголь на вкус вовсе не чувствуется, и детям кажется, что они пьют лимонад. Потом он ударяет в голову, конечно. Но политика понятна — приучить к своему товару. Горечь начинаешь уважать много позже. Если бы детям давали попробовать горькое пиво, они бы дольше не начинали пить…

— С чего вы взяли, что дети вообще хотят пить? — Паясо смотрел на меня с вызовом. Или это была такая дурацкая игра светотени. — У нас многие и в двадцать один не идут в бар. Зачем?

— Я тебе пить больше не предлагаю, — сказала я, допив то, что еще оставалось на дне, и шарахнула стаканом по барной стойке.

И даже вздрогнула — только бы бартендер не принял мой жест за требование «еще». «Еще» я, кажется, уже не выдержу.

— Сеньора, пойдемте танцевать! Мы же за этим сюда пришли…

Паясо даже схватил меня за локоть и потянул к себе. Действительно, что ли, испугался, что я напьюсь? Глупый мальчик, с двух стаканов вермута? Я же не американка, я русская… Мне надо подготовиться к встрече с Аллой.

— Куда мы?

Куда ушли мои мозги? Понятное дело — в толпу, поближе к сцене, где вообще не продохнуть. Под яркие лучи прожекторов, которые оставляют на лице придурковатые узоры… Зачем? Толкаться всеми частями тела, не извиняясь. Наступать на чужие ноги, не стесняясь. Танцевать? Это кривляние у нас танцем зовется. Как там в оперетте «Баядера» пелось: «А придумал шимми сумасшедший, говорят! Правильно про это нам сказали: Шимми раньше дикари плясали…» Но шимми не шел ни в какое сравнение с нашим топтанием на месте. Шаг влево, шаг вправо — считай измена кавалеру. А кавалеру лучше держать даму ближе к телу, чтобы она не провалилась в щель между высокими спинами соседей. И Паясо прекрасно это понимал. Одна рука на талии, вторая… Или все же его губы я почувствовала раньше?