Читать книгу "Майк Науменко. Бегство из зоопарка - Александр Кушнир"

Неудивительно, что склонному к эпатажности Майку тоже захотелось поэкспериментировать с подобной эстетикой. Как-то под Новый год он явился в гости к Вилли Усову, одетым в ярко-красное женское пальто. Каким образом радиомеханику театра кукол удалось продефилировать в таком виде по городу трех революций, было непонятно. Оценив произведенный эффект, Науменко сверкнул подкрашенным глазом, произнес праздничный тост и жеманно покинул квартиру, оставив семью фотографа в сильнейшем недоумении.

«В конце семидесятых Майк помогал мне с чертежами во время подготовки диплома, — вспоминал в интервью для книги Саша Самородницкий. — Я пригласил его домой, и он привез с собой кучу катушек Дэвида Боуи, которые мы в процессе подготовки непрерывно слушали. Тогда у Науменко была кличка „Боуи“, настолько сильно его вдохновляли студийные работы „звездного хамелеона“».

Вскоре Майк устроил очередной «огненный» маскарад дома у Фана, которого угораздило снять квартиру именно на Варшавской улице. Однажды зимним вечером басисту «Аквариума» позвонили в дверь. Открыв ее, он увидел на пороге Мишу Науменко в весьма необычном виде — в халате и домашних тапочках. Фан с супругой Зиной лишились дара речи. Майк посидел на кухне, поболтал о чем-то, выпил коньяку, и, вежливо попрощавшись, растворился в морозной ночи. И только через неделю Михаил Файнштейн с удивлением узнал, что его друг живет в соседнем подъезде.

Перед концертом на улице Шота Руставели, 1979

Фото из архива Владимира Козлова

Правила хорошего фона

«Мне кажется, что в семидесятые годы у Майка еще не было жизненной философии, но присутствовало сильное желание проявить себя, выделиться и найти свою уникальную позицию. Тогда мы еще не знали, что за это часто приходится платить»

Марат Айрапетян

В конце семидесятых Майк старательно исполнял роль рок-звезды: то на летних танцплощадках с приятелями из «Капитального ремонта», то в составе «Группировки имени Чака Берри».

«Некоторое время я играл с „Аквариумом“ электрическую рок-н-рольную программу в качестве лидер-гитариста, — рассказывал позднее Науменко. — Мы ярко одевались и накладывали на лицо килограммы грима. Это был кондовый, несколько запоздалый глэм-рок».

Однажды «Группировке имени Чака Берри» удалось сыграть вместе с «Союзом Любителей Музыки Рок» в экзотическом месте — актовом зале воинской части, базировавшейся на улице Шота Руставели. Вспоминавший осенью 2018 года этот концерт Владимир Козлов нашел у себя старенькую фотографию, на которой музыканты обеих групп собираются выгружать аппаратуру, и это выглядело крайне символично.

«Когда „Аквариум“ играл на танцах, их программа состояла из классических рок-н-роллов, — вспоминала впоследствии Таня Апраксина. — Борис и Майк у одного микрофона представляли собой великолепную, просто незабываемую пару».

«Нам очень повезло, что в семидесятых создалось какое-то рок-н-ролльное поле в Петербурге, — признавался спустя тридцать лет Гребенщиков. — Я помню, как мы с Майком с восьми утра перевозили какие-то колонки и таскали какие-то ящики. Темно было, мы едем вдвоем и обсуждаем ситуацию. И сходимся на том, что это и есть настоящая жизнь. И мы могли получать двадцать рублей за концерт, но какие это были двадцать рублей! И какой это был концерт! Все было стопроцентно настоящее — мы создали себе воображаемый Лондон, и он в полный рост окупался».

Параллельно Майк с Борисом продолжали писать заметки в «Рокси», переводить музыкальные статьи и сочинять новые песни. Можно предположить, что вибрации эпохи ощущались ими настолько сильно, что их каждый новый опус оказывался шедевром. К примеру, в течение 1979 года Гребенщиков написал «Мой друг музыкант» и «Держаться корней», а Науменко — «Старые раны» и «Я возвращаюсь домой»: «К грязным полам и немытой посуде, к холодным простыням и увядшим цветам / Я возвращаюсь домой — к холодным сарделькам и яйцам вкрутую, к пустым бутылкам и разбитым пластинкам — домой».

Примерно тогда же машинописный журнал «Рокси» опубликовал первое интервью с Майком, где несостоявшийся инженер делился биографией и пытался рассуждать о своем творческом кредо:

«Я никогда не пишу только потому, что надо. Пишу, когда не могу не писать. Существует одна интересная концепция: „Зачем писать искренние песни? Никому не интересно, что ты чувствуешь на самом деле“. Поэтому один из верных путей — писать стеб. Фрэнк Заппа это понял одним из первых. Но при этом стеб должен быть обязательно честным. Я этим, впрочем, еще не занимался».

В тот период Майк создал еще несколько песен, которые, к сожалению, затерялись во времени: «Блюз Вооруженных сил стран Варшавского договора», «Специальные дамы» и «Злые ангелы осени»: «Мне все трудней жить в этом мире, где мало любви / Где так мало тепла, где так много зла…/ Смотри — злые ангелы осени красят небо в серый цвет / Ветром кружит опавшие листья / Если кончится дождь, то начнется снег».

Любопытно, что эти композиции Майк исполнял крайне редко, от случая к случаю — когда у кого-то в доме обнаруживалась гитара. И если вместе собиралось несколько человек, то в финале алкогольной фиесты их обычно тянуло «на песни». В общем, ничего принципиально нового…

«Как правило, гитару Майк с собой не таскал, — объяснял мне впоследствии Иша. — Это было совершенно не его амплуа — при первом удобном случае начинать показывать песни. Вот если сложилось так, то он мог немного поиграть. К примеру, песню „Злые ангелы осени“ он исполнил всего несколько раз, и она так и осталась незаписанной. Как-то мы шли в легкой обуви и, заболтавшись, случайно ступили ногами в лужу, подернутую льдом. И Майк говорит: „Ну, что, теперь ты понимаешь, что мы живем в мире, где так мало тепла и так много зла?“ Это была скрытая цитата из песни. И я ему ответил: „Знаешь, я всегда подозревал что-то подобное“».

Катушечка из коллекции Майка

Холодно было не только Майку с Ишей, но и Борису Гребенщикову. Молодой супруг, рассорившись с тещей, снимал комнату на Каменном острове, — в ладно сложенном из бревен двухэтажном доме, где до этого проживал вышеупомянутый переводчик Андрей Фалалеев.

Еще до эмиграции Андрея в Америку этот «памятник деревянного зодчества» легко превратился в музыкальный притон. В разные годы тут проживали Сева Гаккель, Юра Ильченко и будущий саксофонист «Поп-механики» Владимир Болучевский. Все они обитали на втором этаже частного дома с камином и картинами. Этот заповедный теремок стоял на отшибе 1-й Березовой аллеи — как неприступная крепость посреди огороженных бетонными заборами правительственных дач.

«Дед Андрея Фалалеева был адвокатом, который оказал неоценимую услугу Ленину, — рассказывал Сева Гаккель. — И вождь мирового пролетариата подписал мандат, согласно которому дом на Каменном острове навечно оставался за этой семьей… Он отапливался дровами, и в комнате, которую снимал Борис, было холодно. Гребенщиков топил с неохотой, поэтому пока не потеплело, мы там редко бывали. Но к весне мы все постепенно перекочевали туда, и жизнь активизировались».