Читать книгу "Следствие разберется. Хроники «театрального дела» - Алексей Малобродский"

Знакомые с судебной практикой люди знают, что вопрос о продлении меры пресечения, как правило, рассматривается достаточно быстро. Но мы дали настоящий бой, и заседание затянулось. Карпинская и Лахова представили десятки характеристик, поручительств, писем поддержки, предложили внести внушительный залог. Убедительно доказывали, что у меня нет ни мотивов, ни технической возможности скрыться или препятствовать расследованию – наоборот, в моих интересах способствовать установлению истины. Главным же аргументом оставалось то, что предъявленное мне обвинение и моё имя не фигурируют в возбуждённом уголовном деле, а нелепое утверждение о том, что спектакль «Сон в летнюю ночь» не был поставлен, многократно прокомментировали и осмеяли десятки известных и уважаемых в обществе людей. Абсурдность решения Пресненского суда, месяц назад назначившего мне содержание под стражей, была очевидной. И даже такому беспринципному и зависимому судье, как Наталья Дударь, было нелегко игнорировать столь откровенное беззаконие. Думаю, она сознавала, что плохо подготовленное её решение может отменить апелляционный суд, и боялась неодобрения начальства и кураторов из ФСБ. Её затруднение усугублялось тем, что несколько журналистов прямо из зала суда вели онлайн-трансляцию – в таких условиях сложнее врать. Но мы скоро увидели, что она, судья Дударь, с этим справилась. Кстати, в начале этого и всех последующих заседаний при обсуждении вопроса о видеосъёмке сторона защиты всегда выступала за, но суд всякий раз соглашался с позицией следствия и прокуратуры и отказывал журналистам.

По прошествии шести часов тяжёлого заседания Наталья Николаевна объявила перерыв и удалилась в совещательную комнату писать постановление. Я не сомневаюсь, что тайна совещательной комнаты была нарушена судьёй Дударь с такой же лёгкостью, с какой Басманным судом презирается другой основополагающий принцип правосудия – презумпция невиновности. Но рабочий день у начальства уже закончился, и ей не с кем было советоваться. Или согласованное решение требовало много времени для придания ему видимости законности. Так или иначе, к участникам заседания судья в тот вечер не вышла. Секретарь В. В. Тимакова через час с лишним сообщила, что постановление будет оглашено на следующий день в 11 часов. В протоколе заседания, датированном 17 июля, а подписанном 21 июля, она ничтоже сумняшеся соврала, будто о переносе оглашения на следующий день судья Дударь сообщила сразу вместе с объявлением перерыва, а полторы сотни свидетелей этого вранья будто бы не томились более часа в бессмысленном ожидании.

На следующий день меня доставили в суд ранним утром, а заседание началось не в 11 часов, как было объявлено, а в 13, как было удобно судье и следователю, несомненно находившимся в сговоре. Долгое ожидание перед началом заседания я делил в камере с двумя симпатичными молодыми людьми, доставленными из другого московского СИЗО. Один обвинялся по делу банка «Огни Москвы», где он до банкротства занимал высокую должность, а второй – по какому-то дикому делу, в котором фигурировала не взорвавшаяся во дворе дома на Покровке граната. В разговоре всплыло, что всем нам троим в разное время довелось побывать в Сан-Франциско. И мы, с увлечением предаваясь воспоминаниям, пожелали друг другу вновь оказаться в этом прекрасном городе в недалёком будущем.

У меня есть личная причина считать Сан-Франциско лучшим городом на земле – именно там много лет назад я понял, что люблю Таню.

Но вот, в сопровождении троих конвойных и собаки – руки скованы за спиной наручниками, – под щёлканье фотокамер и приветствия стоявших вдоль стен судебного коридора друзей, меня провели в зал. Вместо оглашения постановления Дударь объявила о продолжении заседания в связи с необходимостью приобщить дополнительные документы. Розовощёкий следователь Паша с улыбкой, парадоксально сочетавшей выражение наглости и смущения (помню, я подумал тогда, что это очень выразительная краска для артиста на роли лакеев), мялся возле дальнего окна. А группу в этом судебном заседании представлял лично её руководитель, старший следователь по особо важным делам при председателе Следственного комитета России полковник юстиции Александр Андреевич Лавров. К Псевдолу, Прыщу и Розовощёкому в моём бестиарии добавился новый персонаж – Полковник Цахес.

Дополнительными документами оказались два новых постановления полковника. Одно – о возбуждении уголовного дела в отношении Итина, Масляевой и меня. Состав преступления, как и в предыдущей версии обвинения, был сформулирован очень неопределённо. Но масштаб наших мнимых злодеяний впечатлял: в новой версии они охватывали период с 2011 по 2014 год, то есть теперь включали и время моей работы на «Платформе»; сумма якобы похищенных средств чудесным образом выросла с двух до шестидесяти восьми миллионов рублей. Второе постановление было о соединении нового и старого уголовных дел с присвоением ему прежнего номера. Таким образом, с этого дня как бы формально узаконивалось моё присутствие в деле. Особую наглость этой мошеннической комбинации придавала игра с датами: к материалам заседания от 17 июля судья, игнорируя возражения защиты, приобщила постановления, которые Полковник Цахес смастерил утром 18-го. Правда, оставалось непонятным, на каком основании меня держали в тюрьме весь предыдущий месяц. Ксения Карпинская заявила отвод судьи, логично предположив, что между ней и следствием во время перерыва в заседании имело место непроцессуальное общение. Недолго посовещавшись сама с собой, Дударь решила отклонить отвод. Неожиданно дал слабину прокурор. Он заявил, что поддерживает ходатайство о продлении меры пресечения Итину и Масляевой, но просит отказать в отношении обвиняемого Малобродского. В зале послышался выдох облегчения, тоненько завибрировала надежда. Когда судья ушла на вторую попытку вынести постановление, стоявший возле клетки пристав начал инструктировать меня о порядке освобождения: придётся подождать, сказал он, немного посидите внизу в камере, пока подготовят документы, и только потом я смогу вас отпустить. Несомненно, в этот раз постановление было заготовлено заранее. Выждав для приличия минут пятнадцать, якобы «её честь» зачитала своё решение: вопреки фактам, здравому смыслу, положениям закона и мнению прокурора она продлила меру пресечения всем троим обвиняемым сроком на три месяца. Все присутствующие, включая приставов и собаку, были шокированы.

В тот день я не дожидался автозака в суде до позднего вечера, как это обычно бывало. Машина словно стояла наготове и быстро доставила меня в СИЗО. Но отдохнуть мне довелось не скоро. Всю нашу камеру почему-то переселяли на шестой этаж. В отличие от меня Игорь, Костя и Эрик находились в тюрьме больше года, пережили зиму и успели обрасти вещами и книгами. В ларьке были закуплены в больших количествах питьевая вода и хозяйственные принадлежности. Весь этот скарб мы упаковали и перетащили в несколько заходов. На новом месте нас ждала не знавшая ремонта очень грязная камера. До утра мы её тщательно отмывали и обустраивали. Но уже на следующий день вернулись к обычным занятиям: йога, письма, чтение, физкультура в прогулочном дворике, прерываемые допросами следователей и консультациями адвокатов. Мы продолжали увлечённо общаться и, поддерживая друг друга, много шутили, смеялись. Через десять дней из-за тормозов (двери) прозвучало: Малобродский, Китуашвили, с вещами на выход. Давидыч объяснил решение начальства кратко и доходчиво: в тюрьме положено страдать, а нам слишком весело. Через полчаса мы покинули камеру. Костю я с тех пор не видел, с Игорем спустя много месяцев мы однажды встретились в автозаке и ещё раз – в Тверском суде во время оглашения ему чудовищного приговора. Нас с Эриком тоже развели по разным камерам.