Читать книгу "Львовский пейзаж с близкого расстояния - Селим Ялкут"

Фриц провел в этом лагере рядом с родителями недели три. Собралось человек триста-четыреста со всей Буковины, много знакомых. Конечно, нынешнее существование не имело ничего общего с прошлым, но, казалось, хуже быть уже не может. И тут утром, на перекличке всем более-менее здоровым приказали собираться.

Фриц успел забежать к матери. Она была в лазарете, совсем больная. В памяти осталось — матрац на досках и голова на подушке. Что он мог сказать? За минуту поздоровался и попрощался. Скоро увидимся. Это были ее слова. Поцеловались, и он вышел. С сестрой так и не простился, женщин угнали на какие-то работы.

Еще было тепло. Отец подошел, торопясь, их уже строили в колонну, снял с себя шапку, надел на него.

— Сыночек, не думай о нас. Мы о себе позаботимся. Делай то, что считаешь нужным.

Они обнялись. Больше он родителей не видел. Известие о смерти получил сразу на обеих. Спустя много лет пришли официальные справки. Отец умер 9 ноября, мать — 2 декабря 1941 года. Причина смерти — болезнь сердца и возраст, поразительно, что лагерные болезни проходят под теми же названиями, что болезни в обычной жизни.

Лагерь . Их выгрузили на снег среди леса. Как выяснилось (потом Фриц узнал), это была все та же Свердловская область, километров за 70 от Полярного круга. Ближайшее село километров за 150, это в одну сторону, в другую — за 30.

Объявили. Стройте здесь, на этом месте. Раздали топоры, пилы. Расстелили брезент. На снегу ночевали. Жгли костры, дров хватало. Лошадей откуда-то пригнали. Расчистили место. Когда выстроили барак, перешли жить туда, потом — второй, третий, вахту, ограду, вышки, ворота, столовую, в общем, подняли тюрьму собственными руками. Подавляющее большинство заключенных не имело никакого отношения к строительству, лишь немногие, в основном, крестьяне, вообще занимались физической работой. Поэтому результаты их труда можно считать удивительными, вернее, неожиданными, как неожиданным оказалось самое осознание рабства. Здесь Фриц понял, он стал рабом. За несколько месяцев уральской зимы они поставили среди леса лагерь. Место это — лагпункт, называлось Белая.

Фриц обморозил ноги, все это время он ходил в туфлях, оставшихся еще с ареста. Обморожения были массовыми. Организовали бригаду, которая плела лапти. Фриц тоже научился, у плетения лаптей, как у любой профессии, — свои секреты.

Потом, когда стали выводить на лесозаготовки и строительство узкоколейки, выдали старые ватники и валенки, шапки. Время для Фрица кончилось. Исчезло всякое представление о календаре, о днях недели, тем более, первые три-четыре года выходных дней не было вообще. Заметным оставалось только время года — весна, короткое лето, осень. Примерно спустя год с новым этапом пригнали старого знакомого по Черновцам. Тот работал при лазарете, хоронил мертвых. От него Фриц узнал, что родителей нет в живых. На следующий день он остался в бараке, на работу не вышел. Его бросили в карцер — большую крытую яму с грязной подстилкой на дне. Большую часть времени он провел один, в полной темноте. Он перестал есть. Ежедневно полагался кусок хлеба и вода, на следующий день их забирали нетронутыми (и съедали тут же), всего восемнадцать раз. Так он считал время. Не то, чтобы он хотел умереть, такие мысли не приходили в голову, но испытывал полное безразличие к собственной судьбе. Возможно, благодаря этому, сознание оставалось совершенно ясным. Через восемнадцать дней его подняли и повели в медпункт. Шел он сам. В медпункте отказались его принять. На счастье Фрица, у лагерной бани, куда его отвели, в тот день оказалось два достоинства — горячая вода и заведующий — бессарабский еврей, старый знакомый.

Была еще одна история, связанная с этими людьми. Спустя некоторое время, когда он уже вышел на работу, у него невыносимо разболелся зуб. Врач — женщина, капитан медицинской службы считала всех заключенных врагами и предателями и никак им не сочувствовала. Она велела Фрицу придти в начале следующего месяца (так он узнал, какое теперь число), а объяснила: за этот месяц медицинский отчет уже составлен, количество больных зубов подсчитано. До первого числа оставалось несколько дней, и Фриц не стал ждать. Он пошел к тому же знакомому банщику, и тот пальцами вырвал зуб.

Такая манипуляция — удаления зубов руками проводилась и по другому поводу, Фриц тому свидетель. История эта связана с уголовниками. С ними он постоянно сталкивался. В лагере украли единственную память об отце — серебряную коробочку, в которой отец носил заменители сахара. Одну из двух он отдал сыну. Как-то Фриц попал на свердловскую пересылку, во время перевода из одного лагеря в другой (всего таких лагерей в его жизни оказалось четыре). Завели новоприбывших в огромную камеру, народа было много, но место оставалось. Каждый из лагеря шёл с какой-то сумкой, с парой белья, шарфом, тряпками. Мундштуки делали из дерева. Стали устраиваться на ночь, укладывались под нары, а Фриц выбрался на самый верх, внизу дышать было нечем. И вдруг свет погас. В полнейшей тьме полезли воры, стали ощупывать. Только и слышно вокруг, ш-ш, ш-ш, ш-ш. Начинаешь дергаться, они давят умелыми руками. У Фрица выдернули валенки, у других еще что-то. Поднялся крик: Охрана! Свет! Охрана в ответ со смешком: — Что такое? У вас света нет? Сейчас сделаем… Пока всех не обшмонали, свет так и не включили. В этом бессарабском этапе был бандит по фамилии Билецкий из Кишинева, между прочим, когда-то при румынах имел свой банк. На следующий день стали выяснять отношения с камерным авторитетом. Схватили какого-то несчастного, на спор Билецкий сунул руку ему в рот и выдернул здоровый зуб.

Единственный раз был случай, лагерные уголовники спасовали. В лагерь пригнали сплоченной группой человек пятьдесят грузин. Одеты отлично, шапки меховые, настоящие. Это потом выяснилось, было лето, и теплую одежду грузины притащили на себе, в мешках. Поселили их в отдельном бараке, главный пошел к начальнику. Мы ваше есть не будем. Сколько нужно, чтобы нас кормили? Мы деньги найдем.

Буквально на следующий день во время вывода в столовую уголовники украли у грузин все, что у тех было. И тут началось. Грузины вломились в барак, устроили побоище. Били, не разбирая, всех подряд. Фрицу тоже досталось, как и многим другим, никак к краже непричастным. Охрана в выяснение отношений не вмешивалась, рассчитывала поживиться. Большую часть украденного вернули, главное, шапки. Вскоре грузин отправили куда-то дальше.

Лагерь был многонациональный. Много было прибалтов — латышей и эстонцев, поволжских немцев, были поляки, в сорок четвертом году стали поступать военнопленные. Для них этот лагерь был большой удачей. Неподалеку был еще один — там держали эсэсовцев, по пути на работу колонны заключенных иногда встречались. Порядки там были совсем зверскими. В лагере Фрица выдавали ношеную спецодежду, от холода она спасала. А у тех, в чем попал в плен, в том и ходил. Зимой на них было страшно смотреть.

Фриц держался одиночкой. Кто говорил по-немецки, был свой человек, с этими людьми Фриц чувствовал себя свободнее. Начальство национальную принадлежность никак не выделяло, относилось ко всем одинаково, все решала норма рабочей выработки. Выжить было очень трудно. Карцер, как ни странно, сослужил хорошую службу. Прошлое отступило, оно осталось в памяти, но между ним и сегодняшним днем пролегла черта. Пришло, соответствующее месту, чувство реальности. А вместе с ним появилось желание выжить. Как ни странно, питала не надежда на восстановление справедливости, на освобождение (об этом он запретил себе думать), а злость и обида. Главное, что он теперь помнил, были слова отца. Будь один и не бойся.