Читать книгу "Прощальный фокус - Энн Пэтчетт"

– Выпьем за вашего мужа и моего сына, – предложила миссис Феттерс, и они чокнулись. – За Гая, – сказала миссис Феттерс.

– За Парсифаля.

Выпили. В первые восхитительные секунды виски, налитый поверх кубиков льда и еще сохранявший тепло, показался Сабине чуть ли не сладким – она с трудом оторвалась от стакана. Она понятия не имела, с чего начать, – слишком о многом надо было поговорить. Но миссис Феттерс выбрала совершенно неожиданную отправную точку:

– Расскажите мне о том пареньке, что на кладбище.

– О Фане?

Миссис Фаттерс кивнула, но кудельки ее даже не дрогнули.

– Это наш друг. Друг Парсифаля и мой друг.

– Но больше – друг Гая, да?

Сабина очертила тонкой красной соломинкой край стакана.

– Парсифаль с ним познакомился первый.

– А чем он занимался?

– Компьютерами. Разрабатывал компьютерные программы. И добился больших успехов. Он придумал «Безделушку».

– Безделушку?

– Игру «Безделушка», – пояснила Сабина.

Миссис Феттерс это название ничего не говорило. Спросить любого в этом баре, и он пустится в рассказы о том, как полжизни угробил на эту игру. Сабина наблюдала за миссис Феттерс, сосредоточенно обдумывавшей услышанное. Мужчина за соседним столиком что-то шепотом втолковывал женщине, а та, понурившись, плакала. «Слушай, – уловила Сабина его слова. – Ты меня слушай!»

– О Парсифале я ничего не знаю, – сказала миссис Феттерс. – Слишком долго меня не было в его жизни. Но я знаю кое-что про моего сына Гая, и это «кое-что» изрядно все усложняет… – Миссис Феттерс замялась, точно слово, которое требовалось для объяснения, было из шведского языка, а шведский она подзабыла. – Гай был гомосексуалистом.

Сабина глотнула виски, чувствуя своего рода облегчение. Чего она не обрела в нем при его жизни, того не обнаружилось в нем и после смерти. Что ж, справедливо.

– Да, – сказала она. – И Парсифаль тоже.

Миссис Феттерс кивнула с удовлетворенным видом следователя, чья версия подтвердилась.

– Но кем же вы ему были в таком случае? Вы слишком красивая, чтобы просто служить прикрытием.

– Мы были очень близкими людьми, – тихо сказала Сабина.

Казалось, все в баре прислушались, а бармен даже перегнулся через полированную стойку, притворившись, что тянется за вазой с солеными орешками. Ответа на вопрос миссис Феттерс не было – если только, как кино, просмотреть с начала до конца всю историю их полупризрачных отношений…

– Мы вместе работали, мы дружили. Когда умер Фан, думаю, нам обоим стало одиноко, и мы поженились.

– Но почему вы не вышли замуж за кого-нибудь другого?

На столике между ними теплилась в светло-оранжевом стакане свечка. Перед мысленным взором Сабины вереницей прошли «другие» – мужчины, влюбленные в нее, умолявшие ее внять голосу разума. Архитекторы, иллюзионисты, торговцы коврами, парень из отдела упаковки в супермаркете – никто ей не приглянулся, всех она отвергла.

– Я любила его, – сказала Сабина. – Это все знали.

– Этого мальчика все любили, – ответила миссис Феттерс, низводя ее признание до общего места. – Но разве между вами никогда не было… – Она склонила голову набок, словно вслушиваясь в слово. – Близости?

– Нет.

– И вас это устраивало?

– О господи, не знаю… Нет, поначалу очень не устраивало. – Даже после смерти Парсифаля тема эта смущала ее. – В молодости, думаю, я надеялась, что он передумает, что надо только проявить терпение. Иногда я злилась на него, а он на меня. Однажды мы даже разбежались. Мне тогда было лет двадцать пять. Но врозь мы оставались всего неделю, а потом… – Она замолчала, глядя на Дот. Черты Парсифаля еле заметно прогладывали в материнском лице, в очертаниях губ. – Вот когда мы разошлись, во мне и произошла перемена. Я так скучала по нему, что решила, ну лучше пусть будет все как есть. Решила смириться. Я верю, что он любил меня, ведь любовь бывает такая разная.

– По-моему, вы приняли неверное решение, – сказала миссис Феттерс.

– А по-моему, абсолютно верное, – возразила Сабина и осушила стакан.

Миссис Феттерс уважительно кивнула:

– Может, вы и правы. В мире столько вещей, которых мне никогда не понять.

– Вы понимаете, почему Парсифаль говорил мне, что вы умерли?

Миссис Феттерс одним глотком прикончила свой виски и поискала глазами бармена, впрочем, искать долго не пришлось.

– Понимаю.

– Хорошо, – сказала Сабина. – Поделитесь со мной. А то я устала откровенничать.

Миссис Феттерс кивнула. Вид у нее был усталый, похоже, начала сказываться бессонная ночь.

– Я в Аллайансе родилась и всю жизнь там прожила. Если бы в детстве мне кто сказал, что бывают мужчины, которые любят других мужчин… – Она помолчала, видимо попытавшись вообразить что-нибудь столь же немыслимое – собак, любящих кошек? – но подходящего сравнения так и не придумала. – Ну, просто у нас такого быть не могло. Жили у нас, помнится, двое, на железной дороге работали, поселились вместе, на отшибе, за городом. Многие мужчины с железной дороги жили вместе, но тут было другое, и эти двое всех как-то смущали, беспокоили. Они вскорости уехали, но люди, думается мне, так до конца и не поняли, что между ними было такое. Мы все там отсталые были, косные, а я из всех косных самая косная! Я уж взрослая была, замужняя женщина, когда мне объяснил кто-то про геев, да и тогда не сразу поверила. Но что Гай не такой, как другие, я всегда понимала. Ему было года три-четыре, когда я разобралась что к чему. Я и сама себе в этом не признавалась, а другим и подавно, но знать – я знала.

Подошел бармен с двумя новыми стаканами.

– Предлагаю сделать последний заказ, – сказал он, собирая пустую посуду и грязные салфетки.

– Мы подумаем, – ответила миссис Феттерс.

Сабина терпеливо ждала, пока она осушит свой стакан.

– Я все никак до сути не доберусь. Это потому, что добираться до нее – мне как нож острый. Гаю исполнилось четырнадцать, начались неприятности – пошли друзья, какие-то игры с ними, которые мне казались вовсе и не играми. Я отправила его в Библейский лагерь – о душе подумать. Только натура его все равно наружу лезла. Я думала, что это как болезнь, которую можно одолеть. И вот, когда я была беременной, Берти носила, я его отослала в исправительное заведение для мальчиков в Небраске, в Лоуэлле, чтобы вылечили его там. Отправила в настоящий ад, чтоб выбили там из него дурь эту, это зло. В тот же день, как ему исполнилось восемнадцать, он явился домой, собрал вещи и уехал. Вот так. Больше он знать нас не желал. Прошло сколько-то времени, и я перестала его за это корить. Я пятнадцать лет не знала, где он и как он, а потом увидела вас вдвоем на шоу Джонни Карсона. Вы и представить себе не можете, каково это – думать, что твой ребенок, может, бедствует, страдает где-то, и все из-за тебя, и вдруг ты видишь его в телевизоре, видишь, что он фокусник и знаменитый. Я чуть с ума не сошла! Я написала на это шоу и попросила передать мое письмо Гаю – фокуснику Парсифалю то есть. О, я так раскаивалась, и я писала ему об этом, и писала, как мы все хотим, чтоб он вернулся домой. Каждый день бегала к почтовому ящику, и каждый день сердце замирало. И наконец получила письмо – как и следовало ожидать, без обратного адреса и со штампом Лос-Анджелеса. Очень вежливое письмо. Он писал, что все прощено и забыто, что прошлое осталось в прошлом и не надо его оттуда вытаскивать. Писал, что больше никогда в жизни не хочет вспоминать о том, что было, и просит меня отнестись к этому с пониманием. Он слал нам деньги, с годами все больше и больше, но писать не писал. Ни мне, ни даже Китти, что, по-моему, было с его стороны дурно – как бы он на нас ни злился.