Читать книгу "Два дня - Рэндалл Силвис"

– Если вам это нужно, найдется.

– Я ценю это. Спасибо.

Кармайкл порывисто вышел, увлекши за собой из кабинета целый шлейф воздуха.

А Демарко откинулся на спинку стула, потер обеими руками лицо и почувствовал, что мир завертелся, как центрифуга.

Сержант встал и, все еще ощущая покачивание, направился в туалет – вымыть руки.

Глава 15

На ужин в тот вечер Демарко открыл консервную банку длинноперого тунца. Вывалив его на тарелку, сержант надумал приготовить по-быстрому салат капрезе. Он порезал помидоры, лук и моцареллу, посыпал смесь сушеным базиликом и спрыснул все итальянской заправкой. А потом перенес тунца, салат и бокал, наполовину наполненный виски «Джек Дэниэлс», в столовую и поставил на стол, загроможденный компьютером, папками, картотеками и разными документами.

На CD-диске, который принес ему Кармайкл, было шестьдесят семь электронных сообщений, отосланных или полученных от разных адресатов. Большинство сообщений были входящими за последние шесть недель. Хьюстон явно не был «складской крысой» и регулярно подчищал свою почту. Кармайкл разложил все сообщения по отдельным папкам с именами корреспондентов в качестве ярлыков.

В первой папке содержалась переписка Хьюстона с его литературным агентом. Тон агента искрился оптимизмом по поводу шумихи, вызванной «Отчаянным летом». Запросы о правах на экранизацию романа поступали ежедневно; агент также лично вел переговоры о передаче прав на издание аудиокниги и с помощью своих субагентов – о переводе и издании романа в девяти зарубежных странах. Большеформатную печатную книгу с крупным шрифтом планировалось издать в феврале, а книгу в бумажной обложке для массового рынка – в мае. В одном из своих посланий агент предсказывал Хьюстону полумиллионный аванс за его следующий роман. «Поэтому умоляю тебя, Том, ради всего святого, пришли мне страниц пятьдесят вместе с кратким содержанием, – писал агент. – Ты же отлично знаешь: надо ковать железо, пока горячо. А огонь сейчас что надо. К тому же я тут недавно познакомился с одной отпадной брюнеткой, играющей в „Спамалоте“. Ну очень сексапильная штучка с ногами до ушей и такой восхитительной попкой, что слюнки текут. В общем, я пообещал свозить ее на Ибицу, если она со мной переспит. Поэтому мне нужны мои гребаные комиссионные!»

В ответе Хьюстона сквозило больше заботы о новом романе: «Я не хочу торопиться, Гарри. Хотя бы потому, что его сюжет более сложный и запутанный. К тому же поиски даются нелегко. Я должен действовать осмотрительно. Может быть, твоя брюнетка обойдется островом Рузвельт? Скажи ей, что там меньше террористов».

В другом сообщении Хьюстон сетовал на свою репутацию: «Моя проблема в том, что я слишком преуспел в сокращении разрыва между серьезной и коммерческой беллетристикой. Мои романы издавались и распродавались слишком большими тиражами. И теперь, по мнению „Вашингтон пост“, я „мастер детективного жанра“. А ведь ни один из моих романов не является настоящим детективом».

А в следующем письме Хьюстон захлебывался возмущением: «Ты заметил, что все эти чертовы отзывы и рецензии начинаются с оповещения о том, что мне отвалили аж 200 кусков аванса за „Лето“? Так теперь судят о книге, да, Гарри?»

«Вот тебе и довольный жизнью человек, – хмыкнул Демарко, отпивая виски. – А на самом деле забот и обид выше крыши, аж задницу щемит».

Впрочем, переписку со студентами Хьюстон вел совсем в другом ключе. Большинство его посланий ученикам были преисполнены ободрения и практических советов: «Вам сейчас не стоит беспокоиться насчет публикации своих произведений. Вы хорошая писательница, Николь. А со временем еще больше отточите свое мастерство. Так что сконцентрируйтесь на этом. Ваши произведения станут издавать, когда вы сами будете к этому готовы».

«Это все придет в процессе, Бен. Вам нужно научиться понимать, когда следует драматизировать сюжет, сгущать краски, а когда лучше просто описывать события. Вам отлично удается описательное повествование, а вот с драматургией вы пока справляетесь не так хорошо».

В общей сложности Хьюстон переписывался с девятнадцатью студентами. Все свои электронные послания он подписывал инициалами: ТХ. И во всех его замечаниях бросалась в глаза искренность и непредвзятость в суждениях; Демарко ее подметил и оценил. «Хьюстон был не из тех преподавателей, что пускают своим студентам пыль в глаза и говорят то, что им хочется слышать, лишь бы они их любили».

Большинству учеников Хьюстон отписал один или два раза. Но вот студент по имени Нейтан Бриссен удостаивался от него не менее одного послания в неделю на протяжении последних полутора месяцев. Все они были ответами на вопросы Бриссена о композиции произведения, соотношении ее основных элементов, предыстории и основного действия, а также употреблении прямой и косвенной речи.

Демарко показалось интересным другое. Три послания Хьюстона хоть и начинались с ободрительных слов и практических советов, заканчивались небольшим отступлением от главной темы: «Я собираюсь посвятить эту неделю поиску. Не хотите ли составить мне компанию?» А наиболее интригующей была концовка самого последнего сообщения восьмидневной давности: «Мне нужно еще раз поговорить с Аннабел. Хотите пойти со мной?»

– Что еще за Аннабел? – пробормотал Демарко. – Хотел бы я знать, кто это такая.

Рядом с клавиатурой лежал блокнот, в котором он сделал пометку «Нейтан Бриссен», а чуть ниже написал «Аннабел?».

Два файла содержали переписку Хьюстона с деканом факультета гуманитарных наук и проректором. Поздравления от руководителей, приглашения на ланчи, покровительственно-панибратские рассыпание любезностями и сдержанно-вежливые благодарения от Хьюстона. Из всех входящих писем интерес Демарко привлекло только одно сообщение от декана: «Хочу, чтобы вы были в курсе: мне прислали по электронке копию обличительной речи профессора Конеску. Не сомневайтесь: мой ответ на нее будет традиционным. И все же мы должны тут действовать аккуратно. Судебное разбирательство, даже оправданное, – процесс неприятный».

«Гм-м», – озадачился Демарко, опрокидывая в рот уже пустой бокал. Он подумал о том, чтобы снова наполнить его. Но любопытство оказалось сильнее, и Демарко открыл файл под ярлыком «Конеску». Первое послание – на целых две страницы с одинарным интервалом между строк – представляло собой почти открытое обвинение в адрес Хьюстона. И начиналось оно со зловещего приветствия: «Зиг хайль, мой председатель!» Далее Конеску обращался к Хьюстону и некоторым другим коллегам не иначе как «вы и ваши лизоблюдствующие прихвостни». Он винил их за недавнее решение факультета отказать ему в предоставлении пожизненного контракта преподавателя. Конеску грозил коллегам судебным процессом за «этническую дискриминацию». И все свое письмо перемежал бранными словечками типа «подлецы», «гады», «изуверы», «садисты», «ничтожества». Причем большинство этих словечек были выделены крупным или жирным шрифтом. Хьюстона Конеску называл «яппи», «неонацистом», «подлипалой», «проститутом» и «жополизом». И желал ему «заболеть всеми мыслимыми болезнями, покрыться прыщами, язвами и струпьями и прозябать остаток жизни в нищете и одиночестве».