Читать книгу "Девятый час - Элис Макдермот"

– Ну же, сестра! – попросила она. – Просто забавы ради.

Наперекор здравому смыслу сестра Иллюмината помогла девочке облачиться в одеяние. Поскольку опояски под рукой не оказалось, она намотала на тонкую талию Салли льняной бинт, затем расправила складки на плечах и на широких рукавах, все время при этом качая головой, мол, какой они совершают проступок, и одновременно упиваясь близостью девочки, энергией, сосредоточенной в ее худом тельце, сладко проступающих грудях, слабой россыпью веснушек на носу, которые, как казалось с такого близкого расстояния, существовали где-то под поверхностью кожи, словно под молочной пеленой.

Сев на высокий табурет для глажки, сестра надела на склоненную голову Салли отглаженную белую косынку, натянула плотнее на ушах и подоткнула под нее прядки волос с нежной суровостью занятой матери. Закрыв глаза, Салли положила руки на опухшие колени сестры. Ее дыхание отдавало молоком и крекерами. Когда сестра начала облачать девочку, та смеялась, даже задела неровными зубами за ткань одеяния, скользившего по ее лицу, но сейчас торжественно посерьезнела и молчала, пока сестра что-то разглаживала и подтыкала, мягко проводя загрубелым кончиком пальца по лбу и щекам девочки. Сестра Иллюмината в последний раз поправила плат и откинулась назад осмотреть Салли, освещенную пробравшимися в подвал лучами солнца.

Монахиня покачала головой, точно не одобряла такой маскарад и никакого участия в нем не принимала, но на самом деле она старалась стряхнуть впечатление от поразительной красоты заурядного девичьего лица в обрамлении белой ткани, лица такого чистого, словно лишенного возраста, и невинного, как будто только что созданного. Она чуть отодвинула Салли, сместив ее вес с больных коленей, и приладила поверх косынки свежеотглаженный плат сестры Жанны, затем осторожно пристроила на голову девочки чепец. Она даже отколола от собственного плата булавку, чтобы скрепить все воедино.

Когда вскоре после пяти вниз спустилась Энни, запыхавшаяся и извиняющаяся, что задержалась, поскольку пришлось забежать домой, чтобы отнести покупки, сестра Иллюмината, сидевшая на своем табурете у гладильной доски, небрежно бросила:

– Ах да, Салли уже ушла.

– Когда? – спросила Энни. – Я не видела ее на улице. Когда она ушла? Я не могла с ней разминуться!

Тогда девочка выступила из тени печи на свет, лившийся в высокое подвальное окно. Идеально подражая сестре Жанне, она спрятала руки в рукава, глаза не поднимала. Делая шаг вперед, она на манер сестры Жанны опустила голову, точно ужасно стеснялась, а еще изо всех сил тщетно пыталась подавить («Будто крышка на кастрюле с кипятком», – как иногда говорила Энни) желание разразиться смехом. От одежды сестры Жанны веяло солнечным светом. Золотой луч предвечернего солнца поздней весны забрался в высокое окно. И лег у ног Салли.

Учитывая, что девочка стояла, склонив голову, она не могла видеть мать, но уловила в ее голосе неуверенность.

– Что, скажите на милость?.. – прошептала Энни.

А сестра Иллюмината ответила:

– Позволь представить тебе нового члена нашей общины. Это сестра Сен-Салли. Сестра Сен-Салли из конгрегации «Сопливые слюнявчики». – И рассмеялась низким грудным смехом.

После краткой заминки к ней с нежностью и толикой раздражения присоединилась и Энни.

– Ну вы и шутницы! – воскликнула она, сбрасывая демисезонное пальто. – Два сапога пара. Это облачение Жанны? Вам не кажется, что это кощунство, сестра?

Салли вышла вперед, всего на шаг-другой в пятно весеннего солнечного света.

Золотой свет падал в высокое подвальное окно точь-в-точь как на церковных открытках, Салли чувствовала, что он ложится на нее так же, как нарисованный свет – на склоненные головы святых. Она вытянула перед собой руки и сама поразилась, какими изящными они кажутся в широких рукавах, какие тонкие и белые у нее запястья на фоне черной саржи. Самое ее существо словно заполнила уверенность и безмятежность сестры Жанны. Без зеркала, которое дало бы ей подсказку, воспринимая только дурашливый смех матери и сестры Иллюминаты, она все равно понимала, что преобразилась. Даже ее голос, казавшийся приглушенным, ведь уши ей закрыли несколько слоев ткани, тот самый голос, который ее так часто просили понизить, теперь сделался совершенно иным – серьезным, благостным и торжественным. Она поняла, что ей суждено стать монахиней.

Той ночью, когда Салли прошептала о своих намерениях матери, прошептала в постели, в которой они все еще спали вместе, Энни задумалась, не лучше ли напомнить дочери, что ее способность идеально изобразить надменную миссис Макшейн, вечно спешащую миссис Одетт и даже надоедливую миссис Гертлер ни в коей мере не доказывает, что ей суждено стать супругой члена городского совета, монастырской поварихой или еврейкой-домовладелицей с десятком париков.

Но увидев сияющие глаза дочери, она подавила желание ее поддразнить и спросила только:

– Уже подумываешь меня бросить?

Она не думала, что это прозвучит с такой мукой.

Когда Салли была еще маленькой и ее выселили из коляски, чтобы дать место очередному младенцу в длинной череде детей миссис Тирни, она, пока они с матерью шли по улицам, цеплялась за ее юбку. Под грубой тканью движения бедер и ног матери всегда были четкими, и даже будучи совсем маленькой, Салли ощущала уверенность в тех быстрых шагах. Когда мать брала ее за руку, потому что толпа на улице становилась плотнее, или потому что солнце садилось и зажигались фонари, или потому что надо было поскорее пройти мимо кого-то или чего-то, успокаивала не крепкая хватка пальцев матери, а ее непререкаемая уверенность.

На протяжении всей жизни Салли ее сопровождала эта спокойная уверенность.

Она видела, как за вечер руки матери переделывали уйму работы. Видела, как они превращали груду скомканного белья в высокую ровную стопку, которую можно убрать в шкаф, в стопку, архитектурную в своей красоте. Ее мать умела в мгновение ока разобрать сработавшую мышеловку, избавиться от удавленного грызуна (вышвырнуть за окно на задний двор) и молниеносным движением зажечь спичку, чтобы развеять тошнотворно сладковатый запах мертвой мыши.

Ее мать умела ловко скрутить шею курице, ощипать, помыть, отбить и подать ее на стол. Она умела смешать притирание, ведро клея для обоев, тесто для хлеба или для пирога. Ее мать умела унять потоки слез, проведя по щеке загрубелым большим пальцем. Она умела погрузить дочку в глубокий младенческий сон, мягко постукивая кончиками пальцев по ее спинке.

В подвальной прачечной Салли видела, как мать ловко достает с высоких полок сестры Иллюминаты различные средства, с легкостью обращается даже с теми коричневыми бутылями, на которых стоял значок, который сестра называла «печатью дьявола», – кошмарный череп и скрещенные кости.

Она видела, как мать шьет: большой и указательный пальцы легко и быстро снуют вверх-вниз, три тонких пальца изящно согнуты, мелькает серебристая игла, подмигивает золотое обручальное кольцо; движения у матери уверенные и быстрые, а стежки – такие тонкие, такие ровные, что можно было подумать, будто ткань (как сказала однажды сестра Иллюмината) сама себя исцелила.