Читать книгу "Грех и другие рассказы - Захар Прилепин"

Вечером появляются другие: на прекрасно дрессированной машине подъезжают двое, оба в узких черных ботинках, один в ароматном джемпере, второй в черном костюме — белая рубашка, воротничок — как будто только что сдавал бухгалтерский отчет. Сдал на «пятерку».

Соседка спускается к ним и, задыхаясь от чего-то, курлыкает возле машины, а они будто бы распушаются, и перья их наэлектризованы — просто не видно под джемпером и под пиджаком, как там все с легким треском искрится.

В машине мягкие сиденья. В кармане черного пиджака презервативы.

Слышу, как Нина открывает окно и громко произносит:

— Тут разговаривайте, поняла? Никуда не уезжай. Слышишь или нет?

— Слышу, мам, — отвечает дочь спокойно и снова тихо курлыкает.

Потом машина послушно заводится, а через минуту хлопает дверь подъезда — девушка возвращается в квартиру к маме, улыбаясь самой себе.

Тем временем эти двое в машине говорят друг другу всякие пакости.

На ночь Нина кормит доченьку творожниками и пирожками. Она все время готовит, а я тоскливо принюхиваюсь, пытаясь различить начинку.

Другой сосед профессор, изучает какие-то точные науки, зовут Юрий, отчество забыл. Он никогда не улыбается и, уверен, даже не умеет этого делать. Половик возле его дверей самый чистый. Впрочем, возле моей квартиры вообще нет половика.

Когда Юрий поднимается на площадку, он все время приговаривает что-то. Дословно не разобрать, но что-то вроде: «...отвратительно... грязь!.. как самим не стыдно... это же натуральное извращение... ничто иное!.. нет, просто безумие какое-то...»

Если Нина играет гимн раз в полгода, то Юрий пылесосит раз в полтора часа, иногда чаще. Пылесос звучит остервенело и огрызается, как загнанный.

Однажды я курил в подъезде, громко говорил по мобиле, Юрий зачем-то открыл дверь — сначала первую, деревянную, в три замка, потом вторую, железную, еще в три замка. Глянул на меня и тут же закрылся, спасаясь, быть может, от микробов, ну и вообще от того, что я пылен, испепелен, тленен.

Однако я успел заметить, что он был в накрахмаленном белом фартуке, синих, выстиранных до бесцветности домашних брюках и в бахилах на ногах — вот как в больницах и поликлиниках выдают бахилы на резиночках, чтоб не топтали, — так он ходит по дому. Под бахилами были тапки. Носки его тоже успел заметить, под укоротившимися от стирки брюками они смотрелись как гольфы.

За спиной Юрия мелькнул его сын, тоже, кажется, Юрий, симпатичный парень лет восемнадцати. И он был в бахилах, я точно видел.

Дверь захлопнулась, вослед за ней деревянно гаркнула вторая, и тут же включился пылесос — профессор Юрий приступил к истребленью сигаретного дымка, проникнувшего в дом.

Мы с Ниной однажды столкнулись лицом к лицу в подъезде, перекинулись парой слов, чуть повышая голос — Юрий как раз пылесосил.

— Чистоту любит сосед, — сказал я чуть иронично.

— Не был у него дома? — спросила Нина.

— Кто же меня пустит, такого грязного.

— Там как в операционной, — сказала Нина внятным шепотом — будто опасаясь, что даже через истерзанное рычание пылесоса Юрий способен нас услышать.

Женщины в его дому не водилось.

Но однажды ночью я услышал где-то у соседей крики и внятный шум борьбы. Привстав на кровати, порыскал включатель, зажег резкий и желтый свет.

Раздававшаяся в ночи речь была невнятна, но мужские голоса, похоже, принадлежали Юрию и его сыну. И еще был женский голос — он вскрикивал и рыдал, но рот женщины будто бы затыкали, зажимали все время.

Громко падали стулья, рушились вешалки, вдребезги билась посуда, потом вдруг все стихло, и кто-то пробежал в тапочках, кажется, на кухню. Было отчетливо слышно, как ложечкой мешают чай, быстро-быстро.

Еще минуту я сидел с включенным светом, моргая в окно.

Ничего не понял.

В четвертой квартире живут студенты, два. Мальчик и мальчик. Снимают жилье. У них до глубокой ночи играет однообразная нерусская музыка. Утром осыпается во все стороны, повизгивая и подскакивая на месте, будильник. Как будто насыпали в железную плошку железной чепухи и грохочут над головою.

Студенты сначала с громким зевом вскрикивают и окликают друг друга, создается ощущение, что они спят в лесу и деревья, на которые они взобрались, далеко друг от друга.

Вскоре студенты встают и начинают еще громче разговаривать, почти кричать — они все время находятся в разных комнатах, хотя комната у них, собственно, одна, есть еще кухня, рассчитанная на человека с чайником — кастрюле уже приходится потесниться, прихожка на четыре ботинка и туалет, где можно встать меж ванной и раковиной, а дальше уже двигаться некуда — но есть смысл перетаптываться вокруг своей оси: сначала наблюдаешь себя в зеркале, потом все время подтекающий в порыжелую ванную душ, потом носки и полотенце на батарее, потом делаешь шаг и выходишь прочь.

У меня такая же квартира, я в курсе.

Студенты мне никогда не встречаются — каждое утро с раздражением я слушаю их голоса, но вставать мне лениво, и я не встаю. Они все равно вот-вот уйдут, еще немного поорав в подъезде, — один спустится вниз, второй будет закрывать дверь на ключ, тот, что внизу, объявит, что забыл конспект. «Дебил», — заметит мрачно второй. В итоге дверь в их квартиру будет бам! квыыы... бам! квыыы... Бам!

Потом, наконец, их замок закроется на два оборота, и в секунду, когда железно грохнет парадная дверь, я счастливо засну еще ровно на час.

Ввиду того, что студентов я никогда не видел, у меня есть возможность раскрасить их силуэты, согласно воображению.

Один из них хрипловат, басовит, ноздреват, черноват, руковит. Он за старшего, что даже через стену вызывает у меня некоторое раздражение. Я давно привык, что есть неважные для меня категории стариков, мужиков и детей — и есть все остальные нормальные люди, среди которых за старшего оказываюсь всегда я. А тут самоуправство такое.

Он унижает второго, который сутоловат, угловат, длинноват и слегка гнусит.

Первый стебает второго по любому поводу. «Не трогай мой кипятильник... Да кого волнует, что твой не работает. Попроси его, чтоб поработал!» «У тебя и сестра есть? Старшая? Сиськи уже выросли? Подглядывал в ванной за ней?» «На хер ты повесил сюда половую тряпку? Это твое полотенце? Удобно, да. Протер пол, вытер лицо... Ты накрывайся им еще, когда спишь...»

Вечерами они переругиваются, используя не очень много слов, в пределах десятка-другого. Чаще всего старший повторяет фразу:

— Нет, ни хера ты не прав!

По именам студенты друг друга никогда не называют. Поэтому первого я зову «черт», а второго — «бедолага».

Черт меня бесит. Бедолагу — жалею.

Если Юрий и сын живут в операционной, то Нина и дочь — в кладовке.