Читать книгу "Порою нестерпимо хочется... - Кен Кизи"

– Лучше погдо… подго… по-по… – Я пытаюсь забыть о том факте, что в данную минуту ему гораздо тяжелее говорить, чем мне, – ведь я вполне прилично въехал ему по горлу. – …лучше, черт возьми, подготовься к более далекому путешествию… – договаривает он, а голос в моем черепе продолжает вопить: БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ! – Потому что я собираюсь тебя убить…

И когда я вижу, как Хэнк поднимается с коленей и направляется ко мне со своей окостеневшей улыбкой ящера, – БЕГИ! ПОКА НЕ ПОЗДНО! – я понимаю, что мой удар по горлу не столько отрезвил его, сколько разъярил. Может, разум Хэнка и был потрясен этой неожиданностью, но вид его теперь свидетельствовал о бесплодной ярости загнанного зверя. Этот единственный удар лишил его рассудка! Он озверел! – говорю я себе. ТЫ ДОИГРАЛСЯ – ТЕПЕРЬ ОН УБЬЕТ ТЕБЯ. БЕГИ! СПАСАЙ СВОЮ НЕСЧАСТНУЮ ШКУРУ!

(Понимаешь, у меня не осталось причин оставлять тебя в живых. Ты сам себя обвел вокруг пальца, слишком затянув петлю…)

БЕГИ! – кричит голос. БЕГИ! Но за спиной у меня река, а голос ничего не говорит о плавании. Так что мне просто некуда бежать. Мне некуда отступать. Несмотря на все истерические призывы к бегству, я могу только наступать. И вот под вопли: ИМБЕЦИЛ! ИДИОТ! – под звон в ушах, бессловесное ерзанье Энди и крики Вив, несущиеся над рекой, мы с братом наконец истово и самозабвенно сцепляемся в нашем первом и последнем, столь долгожданном, танце Ненависти, Боли и Любви. Наконец мы прекращаем терять время попусту и начинаем драться – Энди ногой отсчитывает время, отчего происходящее еще больше напоминает мне танец. Сцепившись в пароксизме перезрелой страсти, мы совершаем фантастические круги под аккомпанемент мелодичных скрипичных стонов дождя в еловых лапах и ускоряющегося ритма топочущих ног по дощатому причалу, подбадриваемые взвивающимися визгами адреналина, которые всегда сопровождают такие танцы… (Теперь мне придется тебя убить. Ты слишком долго напрашивался…) И несмотря на то что мы никогда раньше этим не занимались, у нас отлично получается, если так можно выразиться…

Вив в ужасе смотрит на них обоих, – Энди прыгает так близко, что, кажется, он исполняет роль рефери. Она уже перестала кричать и лишь шепчет: «Не надо. Пожалуйста, не надо…»

(Мне ничего не остается, как идти до конца и убить тебя, потому что ты слишком далеко зашел…) Надо сказать, что, преодолев естественное отвращение и колебания после первых шагов, человек, как выяснилось, улавливает, так сказать, дух этого примитивного гавота и обнаруживает, что он не так уж неприятен, как ему казалось. Вовсе нет. Может, по форме он несколько сложнее, чем фокстрот в «Уолдорфе» или мамбо в «Копе», но зато гораздо менее болезненный. Может, затрещина по уху и вызывает звон в голове и заставляет ухо гореть как в аду на сковородке в течение всего танца, но кто не испытывал еще более жестоких атак на тот же орган во время спокойного и уютного тустепа? Звон прекратится, и ухо перестанет гореть, а каковы страдания, вызываемые двумя-тремя вовремя сказанными словами в нежных объятиях под звуки гостиничного оркестра? Словами, обладающими способностью не только звенеть в мозгу на протяжении нескольких лет, но и дотла выжечь его? В этом кулачном танце сбой шага в лучшем случае вызовет быстрый и крепкий удар в поддых, мгновенно провоцирующий тошноту, – парочку раз мне досталось, – но эта тошнота быстро проходит, а пересилить боль помогает призыв «Держись!». В то время как такая же ошибка в куда как более спокойных танцах влечет за собой, казалось бы, незначительный удар ниже пояса, боль от которого напоминает о себе постоянно, усугубляясь от сознания того, что она не пройдет никогда.

(Да, ему не стоило так далеко заходить. Но. Теперь он сам знает, что мне ничего не остается, как убить его. Махать красными тряпками перед быком, пока… Но если все это только ради Вив?)

Прыгая и кружась, мы сходим с причала на гравий берега и теперь в ритме рок-н-ролла двигаемся по наносам придорожного мусора. С неизменным Энди поблизости, молчащим и не подбадривающим ни того, ни другого. С неизменно струящимся из серой мглы голосом Вив, умоляющей Хэнка остановиться. И с неумолчно звучащим куда как более мощным голосом – ИМБЕЦИЛ, – требующим от меня того же: ПРЕКРАТИ ДРАТЬСЯ! СПАСАЙСЯ! ОН УБЬЕТ ТЕБЯ!

(Это все равно что приставать к вооруженному человеку, пока он… Но зачем он продолжает?)

ТЫ ЖЕ ЗНАЕШЬ – ТЕБЕ НЕ ОСИЛИТЬ ЕГО. ЕСЛИ БУДЕШЬ ПРОДОЛЖАТЬ, ОН УБЬЕТ ТЕБЯ. ЛЯГ! ОСТАНОВИСЬ!

(Все равно что тыкать в медведя палкой, пока он… Но если он это понимает, зачем же он?..)

ОН УБЬЕТ ТЕБЯ! – визжит Старый Верняга. – ЛОЖИСЬ! Но что-то случилось. В кулачном бою есть грань – когда уже разбита скула и сломан нос, от чего в черепе булькает, словно в грязь шлепаются электрические лампочки, когда понимаешь, что худшее позади. НЕ ВСТАВАЙ! – настаивает голос из зеленых зарослей ягодника, куда я влетаю от мощного удара в глаз хуком справа. ОСТАВАЙСЯ ЛЕЖАТЬ ЗДЕСЬ. ЕСЛИ ВСТАНЕШЬ, ОН УБЬЕТ ТЕБЯ!

И впервые за все время своего безраздельного властвования в моей душе этот голос наталкивается на сопротивление. «Нет, – что-то незнакомое отвечает во мне. – Вовсе нет».

ДА. ЭТО ТАК. ЛЕЖИ ТИХО. ЕСЛИ ВСТАНЕШЬ, ОН УБЬЕТ ТЕБЯ.

«Вовсе нет, – спокойно возражает голос. – Нет, он не может тебя убить. Худшее он уже сделал. Ты это выдержал».

НЕ СЛУШАЙ! СПАСАЙСЯ! ОН ЗАБЬЕТ ТЕБЯ ДО ПОТЕРИ СОЗНАНИЯ И ПРИДУШИТ НА МЕСТЕ. РАДИ ГОСПОДА, НЕ ВСТАВАЙ!

«Слушай меня. Он не убьет тебя. Если бы он хотел тебя убить, он давно бы проткнул тебя багром, который стоит у стенки гаража. Или перерезал бы тебе горло своим ножом. Или просто прыгнул бы тебе на голову своими сапожищами, пока ты искал свой зуб в куче гравия. Он не старается тебя убить».

ДА НУ? – прекратив свои визги, с коварной надменностью вопрошает первый голос. – ТАК ДЛЯ ЧЕГО ЖЕ… МЫ ТАК СТАРАЕМСЯ ВЫБРАТЬСЯ ИЗ ЭТИХ ЗАРОСЛЕЙ? ДЛЯ ТОГО ЧТОБЫ СНОВА РУХНУТЬ НА ГРАВИЙ И ПОТЕРЯТЬ ЕЩЕ ОДИН ЗУБ? ЕСЛИ… ОН НЕ СКЛОНЕН К УБИЙСТВУ, КАКИЕ ЛОГИЧЕСКИЕ ПРИЧИНЫ ТОЛКАЮТ НАС НА ТО, ЧТОБЫ ВСТАВАТЬ И ЗАЩИЩАТЬСЯ?

Огорошенный этим новым поворотом, я на мгновение прекращаю борьбу с колючками. Да, а кстати говоря, для чего? Я размышляю над этим вопросом, чувствуя, как мироздание в моем левом глазу быстро и часто прорезают синие полосы. Действительно, для чего? И тогда Хэнк, приняв мои сомнения за знак поражения, подходит ближе и протягивает мне руку. Я принимаю ее, и он вытаскивает меня из зарослей…

(Потому что, если он понимает, что я могу, что мог убить его – мог бы убить его… убил бы! Точно убил бы, если бы он просто продолжал стоять на виду у Вив… как он стоял тогда на пляже в Хэллоуин… но на этот раз он не просто стоит, к моему неописуемому удивлению, Малыш дерется, пусть и после того, как она уже видела все, что было надо…)

– Ну? – спрашивает Хэнк. – Довольно? Я благодарен ему.

– По-моему, да.

– Чертовски не слабо. Пошли помоемся. (И на этот раз он дрался, зная, что его никто не спасет, зная, что его могут убить… и никто его не вытащит, кроме него самого.)

Мы возвращаемся к причалу, садимся на корточки и плещем воду себе на лица. Я лезу в лодку за альбомом с фотографией Вив и снова возвращаюсь на берег. Энди молча предлагает свой носовой платок, и мы, не говоря ни слова, по очереди вытираемся. Никто не кричит: ни с того берега, ни внутри головы, никто не топает, никто ничего не говорит… тишина.