Читать книгу "Еврейская сага. Книга 3. Крушение надежд - Владимир Голяховский"

— О, как я рад! Наконец я нашел вас. Вы меня, конечно, не узнаете.

— Простите, не узнаю.

— Я вам сейчас напомню: в тридцать девятом году случилось так, что я участвовал в вашем аресте на хуторе. Я тогда был русским сержантом. Меня зовут Саша Фисатов.

Они стояли на пороге, удивление Ядвиги сменилось выражением изумления:

— Что вы такое говорите?! Вы меня арестовывали?

— Да-да, это было в тридцать девятом году. Вы меня уж извините за это, пожалуйста, я не по своей воле это делал… — Она все молчала, а он продолжал: — А я вас очень запомнил. Вы были с дочкой, маленькой девочкой.

У нее на переносице обозначились глубокие морщинки, так она напряглась, чтобы вспомнить, и вдруг всплеснула руками:

— Да-да, теперь я припоминаю, это вы были тот солдат, который посоветовал мне брать с собой побольше вещей. Конечно, конечно, я вспомнила вас. Входите же! Какая встреча! Сколько же лет прошло с тех пор?

— Пани Ядвига, уже тридцать лет прошло.

— Боже мой, так много! Но как вам удалось меня разыскать?

— Видите ли, я был на приеме у мэра города и попросил его помочь мне найти вас. Мне сказали, что вы экскурсовод, водите экскурсии по городу, и дали адрес и телефон. Ну, по телефону я не смог бы вам все объяснить. Сначала я хотел убедиться, что вы та самая Ядвига Сольская, которую я ищу. Ведь могли быть другие с таким же именем.

Она от неожиданности все повторяла:

— Да-да, я помню, вы тогда шепнули мне, чтобы я брала с собой побольше вещей. Я собрала несколько чемоданов. Ваш командир был недоволен, но вы помогли мне уложить их на повозку. Снимайте пальто, садитесь.

Увидев геройскую звезду на его пиджаке, она еще больше поразилась:

— Вы стали героем войны. Вы первый герой, которого я вижу вот так рядом. Какой подвиг вы совершили? Я ведь все-таки была женой военного.

Саша склонил голову на бок, застеснялся:

— Пани Ядвига, не в том дело… Я хочу вам сказать, что помню, как вы плакали тогда. А мне было ужасно стыдно, что я должен участвовать в вашем аресте. Потом вас увезли в лагеря для интернированных семей офицеров. Что с вами было после?

— После? Ох, многое, очень многое было. Долгие годы мы с дочкой жили в ссылке, в Воркуте.

Когда она упомянула о дочери, Саша насторожился. Чтобы передать ей мундир, он должен был сначала уточнить, что она знает о ее трагической судьбе. Как ей это сказать?

— Вы были в Воркуте? — Саша вспомнил свой лагерь, но говорить об этом не хотел.

— Да, там было очень голодно и страшно, я продавала вещи мужа и вспоминала вас с благодарностью. Но все-таки там были политические заключенные, которые поддерживали нас, полек. А потом я была на поселении в Средней Азии, там было намного хуже, местное население просто издевалось над нами.

Саша с грустью слушал и все думал, как ей сказать о трагической судьбе дочери?

Она спросила:

— Но как вы узнали мое имя? Как вы его запомнили?

— Видите ли, пани Ядвига, я должен признаться: вашего имени я не помнил. Я узнал его при других обстоятельствах. Один мой знакомый врач лечил в городе Петрозаводске вашу дочь Женю…

При упоминании о Жене Ядвига опустила голову и отвернулась. Он стеснительно молчал и только выжидающе смотрел. И она тоже молчала.

— Пани Ядвига, этот мой знакомый врач рассказал мне о Жене.

Она посмотрела на него глазами, полными слез:

— Не надо рассказывать, я знаю трагедию моей дочери. Когда меня освободили от поселения, я приехала в Петрозаводск, чтобы забрать дочку и вернуться с ней в Польшу. Там мне все рассказали, и я вернулась одна. Но у меня была еще надежда, может быть, мой муж жив. Уже здесь я узнала, что его расстреляли в Катыни, с другими офицерами. Так я осталась совсем одна. — И туг женщина, наконец, заплакала.

Саша смотрел на нее, а потом, как ни была она расстроена, переспросил:

— Пани Ядвига, ваш муж был в числе офицеров, которых расстреляли в Катыни?

— Да, он был майором. У нас у обоих матери были еврейки, а отцы поляки. В Польше четверть населения были евреи, конечно же, смешанных браков было много. Оставаться под немцами нам было невозможно, нас бы уничтожили как полуевреев. Муж сдался Красной Армии, надеялся на ее человечность, русские много писали тогда об этом.

Саше очень хотелось сказать, что в нем тоже течет еврейская кровь, но это была его глубочайшая тайна, и он сам себе поклялся никогда, ни при каких обстоятельствах этого не рассказывать. А Ядвига продолжала:

— Всех пленных польских офицеров расстреляли в сороковом году русские, хотя сейчас не хотят этого признать. Мы, поляки, считаем, что это была личная месть вашего изувера Сталина — за поражение Красной Армии в битве с поляками в двадцатом году. Тогда Красная Армия проиграла битву за Варшаву и Польша взяла в плен почти сто шестьдесят тысяч бойцов. Из них девяносто тысяч умерли от истощения. И через двадцать лет Сталин решил отомстить полякам за свою вину ценой жизни тысяч польских офицеров и интеллигентов.

— Так вот что было на самом деле… — Саша с грустью слушал, что думают об этом поляки, но ему еще нужно было сказать Ядвиге нечто важное.

— Пани Ядвига, пани Ядвига, я понимаю, то, что произошло с Полыней и с вашей семьей, это ужасная трагедия! — Он помолчал. — Но, извините меня, вы сказали, что продавали вещи в Воркуте. Но одну вещь вы не продали.

— Какую? — удивилась она.

— Парадный мундир вашего мужа.

— Да, это верно, я отдала его дочери. А вы откуда знаете про мундир?

— Понимаете, пани Ядвига, ваша дочь передала мундир врачу, который ее лечил. Она просила его разыскать вас и вернуть его вам. Но он в Варшаве не был и попросил меня возвратить мундир вам.

Она смотрела на него широко открытыми от удивления глазами:

— У вас мундир моего мужа?

Саша кивнул, раскрыл портфель и достал сверток.

Ядвига дрожащими руками развязала бечевку, развернула сверток, достала мундир. Держа его на вытянутых руках, она всматривалась в него, вспоминая далекое прошлое, связанное с красивым мундиром с блестящими аксельбантами. Саша смущенно думал о том, что сейчас переживает эта гордая несчастная полька со следами былой красоты на лице. А она вдруг прижала мундир к лицу и зарыдала. Саша сидел тихо, опустив глаза. Ядвига все рыдала и рыдала, трясясь всем телом. Наконец она вытерла слезы:

— Вы меня извините… Это ведь единственная память… о муже… о дочери…

* * *

На другой день Ядвига возила Сашу по городу на своем маленьком «Фиате» и рассказывала:

— Видите, Варшава еще не отстроена после войны, но уже возвышается громадный Дворец дружбы, как одинокий зуб в беззубом рту. Здание красивое, но варшавяне его не любят, потому что его построили русские, в сталинском стиле. Варшавяне помнят, что русские не пришли на помощь, когда в городе началось восстание против немцев в 1944 году. Именно тогда фашисты разрушили весь город, семьдесят два процента домов сравняли с землей, погибло много польских парней. А русские войска стояли совсем рядом, на другом берегу Вислы, но не пришли на помощь. Какая же это «дружба»? Варшавяне и злятся на эту громаду, называют его «сталинское внедрение». Если бы русские не мешали, поляки сами отстроили бы Варшаву в своем стиле.