Читать книгу "Тигана - Гай Гэвриэл Кей"

Дианора не могла даже вскрикнуть, настолько была ошеломлена внезапностью. Она увидела, как Брандин отшатнулся назад с клинком в груди. Затем Рун — Рун! — неуклюже выдернул меч, и из раны хлынула кровь. Глаза Брандина были широко раскрыты от изумления и боли, но они были ясными, такими сияюще ясными. И таким же был его голос, когда он произнес:

— Нас обоих? — Он покачнулся, но устоял на ногах. — Отца и сына, обоих? Какая жатва, принц Тиганы.

Дианора услышала это имя, и словно оглушительный взрыв раздался у нее в голове. Казалось, время изменилось, невыносимо замедлилось. Она видела, как Брандин опускается на колени; он падал целую вечность. Она попыталась броситься к нему, но тело ей не повиновалось. Она услышала длинный, странно искаженный стон боли и увидела мучительное страдание на лице д'Эймона, когда меч канцлера вонзился в бок Руна.

Не Руна. Не Руна! Принца Валентина.

Шут Брандина. Все эти годы. Что с ним сделали! И она была рядом с ним, рядом с его страданием. Все эти годы! Ей хотелось закричать. Но она не могла издать ни звука, почти не могла дышать.

Дианора увидела, как он тоже упал, изуродованная, сломанная фигура, осевшая на землю рядом с Брандином. Тот еще стоял на коленях, с кровавой раной в груди. И теперь смотрел на нее, только на нее. Крик, наконец, сорвался с ее губ, когда она опустилась рядом с ним. Он потянулся к ней, так медленно, с таким колоссальным усилием воли, со всем своим самообладанием, и взял ее за руку.

— О любимая, — услышала она его слова. — Я же тебе говорил. Нам следовало встретиться в Финавире.

Она снова попыталась заговорить, ответить ему, но по ее лицу текли слезы, они стиснули ей горло. Она изо всех сил сжимала его руку, пытаясь перелить в него свою жизнь. Он повалился на бок, прислонился к ее плечу, и она положила его к себе на колени и обхватила его руками, как вчера ночью, всего лишь вчера ночью, когда он спал. Увидела, как его чудные, ясные, серые глаза медленно затуманились, а потом потемнели. Она так и держала его голову на коленях, когда он умер.

Дианора подняла лицо. Принц Тиганы, лежащий на земле рядом с ними, смотрел на нее с таким состраданием в своих снова ставших ясными глазах. Этого она вынести не могла. Только не от него, зная, что он выстрадал и что она, она сама сделала. Если бы он только знал, какие слова тогда нашел бы для нее, какое выражение появилось бы тогда в этих глазах? Она не могла этого вынести. Она видела, как он открыл рот, словно хотел заговорить, затем его глаза быстро метнулись в сторону.

Тень закрыла солнце. Дианора подняла глаза и увидела высоко занесенный меч д'Эймона. Валентин поднял руку умоляющим жестом, чтобы остановить его.

— Стой! — ахнула она, вытолкнув из себя лишь одно это слово.

И д'Эймон, почти обезумевший от собственного горя, все-таки подчинился. Задержал свой меч. Валентин опустил руку. Она увидела, как он набрал в грудь воздуха, борясь с собственной смертельной раной, а затем, закрыв глаза от боли и от беспощадного света, произнес одно слово. Дианора услышала его, не крик, а всего одно слово, произнесенное ясным голосом. И этим одним словом было — а чем еще оно могло быть? — имя его родного дома, сверкающий дар, снова возвращенный в этот мир.

И Дианора увидела тогда, что д'Эймон Игратский услышал его. Что он услышал это имя. А это означало, что теперь все люди могли его слышать, что чары развеялись. Валентин открыл глаза и посмотрел вверх, на канцлера, читая правду на лице д'Эймона, и Дианора видела, что принц Тиганы улыбался, когда меч канцлера обрушился вниз и пронзил его сердце.

Даже после смерти улыбка осталась на его страшно изуродованном лице. И эхо его последнего слова, этого единственного имени, как казалось Дианоре, повисло в окружающем холм воздухе, и от него расходилась рябь над долиной, где продолжали гибнуть барбадиоры.

Она смотрела на мертвого человека в своих объятиях, прижимая к себе его голову с седеющими волосами, и не могла остановить льющиеся слезы. «В Финавире», — сказал он. Последние слова. Еще одно название места, более далекого, чем мечта. Он был прав, как уже много раз был прав. Им следовало встретиться, если бы у богов была хоть капля доброты и жалости к ним, в другом мире, не в этом. Не здесь. Потому что любовь была любовью, но ее было недостаточно. Здесь — недостаточно.

Дианора услышала под навесом какой-то звук и, обернувшись, увидела, как д'Эймон валится вперед на кресло Брандина. Рукоять его меча упиралась в спинку кресла, а лезвие вонзилось в грудь. Она увидела это и посочувствовала его боли, но настоящего горя не испытала. В ней не осталось чувств, чтобы горевать. Д'Эймон Игратский сейчас не имел значения. Теперь, когда эти два человека лежали около нее, рядом друг с другом. Она могла пожалеть, о, она могла пожалеть любого рожденного на свет мужчину или женщину, но горевать она могла только об этих двоих. Горевать сейчас.

И больше никогда, поняла Дианора.

Тогда она огляделась и увидела Шелто, все еще стоящего на коленях, единственного живого человека на этом холме, не считая нее самой. Он тоже плакал. Но оплакивал ее, поняла Дианора, даже больше, чем мертвых. Его первые слезы всегда были вызваны жалостью к ней. Но и Шелто показался ей очень далеким. Все казалось странно отдаленным. Кроме Брандина. Кроме Валентина.

Она в последний раз взглянула на мужчину, ради любви к которому предала свой дом, и всех своих мертвых, и собственную клятву отомстить, данную у камина в доме отца столько лет тому назад. Она посмотрела на то, что осталось от Брандина Игратского, когда душа покинула тело, медленно, нежно наклонила голову и поцеловала его в губы прощальным поцелуем.

— В Финавире, — произнесла она. — Любовь моя.

Потом положила его на землю рядом с Валентином и встала.

Взглянув на юг, Дианора увидела, что трое мужчин и женщина с рыжими волосами спустились со склона того холма, где стояли чародеи, и быстро пошли по неровной лощине между двумя холмами. Она повернулась к Шелто, в глазах которого теперь читалось ужасное предчувствие. Он знал ее, вспомнила она, и любил, и знал ее слишком хорошо. Он знал все, кроме одного, и эту единственную тайну она унесет с собой. Эта тайна — ее собственная.

— Возможно, — сказала она ему, указывая на принца, — было бы лучше, если бы никто никогда не узнал, кто он такой. Но мне кажется, мы не имеем права так поступить. Расскажи им, Шелто. Останься и расскажи, когда они придут сюда. Кто бы они ни были, они должны знать.

— О госпожа, — прошептал он, рыдая. — Неужели так должно это кончиться? Дианора знала, что он имеет в виду. Конечно, знала. Ей не хотелось сейчас притворяться перед ним. Она взглянула на этих людей — кем бы они ни были, — которые быстро приближались к холму с юга. Женщина. Мужчина с мечом, с каштановыми волосами, другой, потемнее, и третий, поменьше ростом, чем двое других.

— Да, — ответила она Шелто, глядя на их приближение. — Да, так надо. Она повернулась и оставила его на холме вместе с мертвыми ждать тех, кто сейчас приближался. Оставила позади долину, холм, оставила звуки сражения и крики боли и пошла по самой северной из пастушеских троп, вьющейся на запад вдоль склона холма, вдали от всех глаз. Вдоль тропинки росли цветы: ягоды сонрай, дикие лилии, ирисы, анемоны, желтые и белые, и один алый. В Тригии говорили, что этот цветок покраснел от крови Адаона там, где он упал.