Читать книгу "По ступеням «Божьего трона» - Григорий Грум-Гржимайло"

Обходя холмы, в коих основная порода (сперва темно-бурый кремнистый сланец, а затем черный глинистый) обнажалась лишь по гребню или в редких обрывах, мы постепенно поднялись на побочный отрог Чакыр-дабан, за которым невдалеке следовали еще два перевала – Еки (двойной) и Ак-таш-котёль, разделенные узкими травянистыми долинами, мало в чем отличающимися от только что пройденной. Впрочем, восточный склон перевала Ак-таш-котёль, как и самый перевал, был почти совсем бесплоден.

С Ак-таш-котёля открылся величественный вид на мрачный Карлыг-таг, неприступной стеной уходивший под облака, которые клубами спускались в долину по его диким ущельям. Влево вставали также исполинские скалы; они неожиданно вырастали на продолжении Еки-котёльского гребня, но, очевидно, состояли из другого материала, чем этот последний. Впоследствии я обогнул их с запада и убедился, что они действительно сложены не из осадочных, а из массивных кристаллических пород – гранита и сиенита. Впереди пологий спуск выводил нас в Багдашскую котловину.

На третьем километре от перевала мы встретили первые пашни и первых тагчей, от которых узнали, что застанем в Багдаше таджи Садык-бека, присланного из Хами для ревизии ханской усадьбы. Я очень обрадовался этому известию. С Садык-беком мы познакомились еще в прошлом году; он был свидетелем того расположения, которое старался показывать нам при всяком удобном случае Шах-Махсут, и этого было вполне достаточно, чтобы обеспечить нам теперь радушный прием. Впрочем, многого нам и не требовалось: чашка горячего чая, да, пожалуй, два-три указания, которые затруднился дать нам наш молчаливый вожатый. Всю дорогу он понуро тащился в хвосте, то и дело подгоняя свою лошаденку, которой оказался не под силу быстрый, почти 47-километровый перегон по крутогорью; а так как до точлега в Ортаме должно было остаться еще по крайней мере 25 км по таким же горам, то я, глядя на его жалкую фигуру, давно уж решил с ним развязаться в Багдаше, благо оттуда дорога шла ущельем Гаиб, где сбиться с пути, как я думал, было нельзя.

Багдашская усадьба славится своим фруктовым садом, но едва ли заслуженно; по крайней мере, поданные нам яблоки – сладкие, но мелкие и червивые – оказались много хуже турфанских. Она известна также как центр ханского коневодства.

Говорят, что некогда багдашские лошади считались лучшими во всем Притяньшанье, теперь же от этой былой славы осталось немного. Ураган инсуррекционного [повстанческого] движения шестидесятых годов, так жестоко обрушившийся на Хамийский оазис, разметал и хамийские табуны, так что, когда Шах-Махсут принял наконец бразды правления над разоренным краем, то не нашел в княжеских конюшнях ни одной доброй лошади. Их пришлось собирать поодиночке, скупая что и где только возможно, лишь бы принадлежность к прежним ханским табунам не подвергалась сомнению. Так было сведено десятка два порядочных маток и несколько плохих жеребцов, которые и положили начало теперешнему заводу.

Из расспросов я убедился, что приемы коневодства в Хами те же, что и в наших степных хозяйствах: матки разбиваются на косяки, к которым подпускается по одному жеребцу, причем никакого сознательного подбора не производится. Лошади круглый год находятся на подножном корму и подкармливаются заготовленным сеном лишь в самых исключительных случаях. Молодые, плохо развитые жеребцы холостятся и выводятся из табуна, кобылы же вовсе не сортируются.

В Багдаше мы пробыли не более получаса. Убедившись, что мы не останемся у него ночевать, Садык-бек дал понять, что в таком случае нам следует торопиться, дабы успеть еще засветло перевалить через Ортамский отрог, крутой и каменистый. Под впечатлением этих слов мы даже отказались от чая и, наскоро покончив с дыней и сухими закусками, рысью выехали из усадьбы по направлению к видневшемуся на юге ущелью Гаиб.

Речка Гаиб выбегает в Багдашскую котловину с запада и, соединившись здесь с Багдашским ручьем и приняв его направление, устремляется шумным потоком на юг, в глубокую щель между крутыми сиенитовыми утесами.

В этом ущелье царил уже полусумрак. Солнце успело закатиться за высокий гребень правобережных скал и бросало из-за них прощальные лучи на вершины противоположных гор. Мы жадно следили за тем, как одна за одной потухали эти вершины, и все шибче и шибче погоняли вперед лошадей. Но, увы, у меня на руках была съемка пути, связанная с остановками, которые приходилось делать чуть не на каждом километре. Они нас задержали настолько, что к перевалу мы подъехали уже в глубокие сумерки.

– Ну что ж! Выберемся на гребень, так опять будет светло!

И с этой мыслью я стал взбираться на гребень отрога. Но дорога, до этого места хорошо наезженная, с прочными новыми мостами, вдруг превратилась в узкую тропу и, вильнув в сторону, пошла под гору.

– Глаголев, а ведь, пожалуй, мы не туда едем…

– Должно быть, что так…

И, точно по уговору, мы повернули обратно; но и выбравшись на торный путь, мы тщетно искали сворота к горам: его нигде не было. Так доехали мы снова до спуска.

– Стало быть, верно ехали!

Но нет, тропинка привела нас к реке и уткнулась в нее в том месте, где воды ее с пеной перебрасывались через огромные валуны. Осмотрелись: вдоль реки ни справа, ни слева дороги не было видно.

– Что же теперь?

Решили еще раз попытать счастье и снова вернулись обратно. Обшарили гранитные осыпи в предположении, что, может быть, ими пошла дорога на перевал, но… безуспешно. Между тем совершенно стемнело, и так как у нас не было иного выбора, как идти вдоль Гаиба, то я и спустился к реке. Не возвращаться же в самом деле обратно в Багдаш!

И вот начались наши мытарства!

Описывать их я не буду, но они станут ясны, если мы представим себе те условия, в каких мы шли последние 5–6 км по ущелью.

Ночь. Небо вызвездилось, но его слабое мерцание не достигает дна ущелья, где все черно: и с шумом несущаяся вода, и стеснившие реку скалы, и разросшийся вдоль нее лес и кустарник, и, наконец, бурелом и камни, торчащие отовсюду. Все это сплелось и перемешалось в дикий черный хаос, из которого, казалось, не было выхода: отведешь рукой лезущие в лицо ветви – наткнешься на камень, станешь его обходить – сорвешься в воду потока…

У Глаголева нашлось штук двадцать серничек [спичек]. В критические моменты мы ими пользовались; но этих моментов оказалось так много, что запас их был на первых же порах израсходован, и дальше мы уже двигались совсем вслепую.

В Ортамский сад мы прибыли как раз в полночь, когда нас перестали уже ждать, порешив, что непредвиденная случайность заставила нас задержаться в Багдаше. Всего нами пройдено было в этот день 75 км, съемкой же 65.

На следующий день мы выступили в Хами, куда и прибыли вскоре после полудня. На этот раз мы обошли туземный город с востока и остановились на лугу, близ его южной стены. Николай и Ташбалта, которым кто-то дал знать, что мы едем, явились тотчас же. Они опередили нас на двое суток и остановились в Син-чэне, в том же тане, в котором когда-то стояли и мы.

В Хами мы рассчитывали отдохнуть по крайней мере дней пять, но наши возчики этому воспротивились и объявили, что ни за что не выедут в несчастный день.