Читать книгу "Императрицы - Петр Краснов"

– Я позволю себе, графиня, подождать того момента, когда вы и точно станете Императрицей. Я предпочитаю немного выждать событий.

– Какой ужасный человек!..

– Нет, графиня, просто – банкир.

Мартинелли подошёл к столу, на котором лежали карты, и, взяв колоду, подошёл к графине.

– Не гневайтесь на меня, графиня. Les affaires sont les affaires…[120] Я был бы плохим банкиром, если бы давал закладные под воздушные замки…

– Вы сегодня невозможны, Мартинелли…

– Увы, как всегда. Вы не возьмёте карту?..

– Нет, я не в состоянии сейчас играть. Я слишком потрясена воспоминаниями.

Играли на двух столах. Графиня отозвала к себе Камынина и села с ним в стороне от гостей, у камина.

– Послушайте, мосье Станислав, вы слышали всё… Всю мою трагическую историю. Вы, как поляк, знаете лучше них русские дела. Неужели и у вас есть какое-нибудь сомнение?

– Графиня, я не сомневаюсь, что вы всё это искренне рассказываете. Но… другой раз… мой искренний, дружеский вам совет… Не называйте Пугачёва своим братом. Он простой казак… И, сколько я знаю, он уже выдан Императрице и едва ли не казнён.

Графиня сильно покраснела. Она смутилась, но смущение её длилось недолго, она сейчас же и нашлась.

– Я немного спутала. Когда говоришь людям, которые ничего не понимают в русских делах, невольно говоришь не так, как надо. Это правда – Пугачёв никогда не был моим братом, но, когда я была совсем маленькой девочкой и жила у матери, однажды Разумовский привёл ко мне казацкого мальчика, вот его-то и звали Пугачёвым. Мы с ним играли, и он мне стал как брат. Императрица, видя его смышлёность, послала его в Берлин, чтобы он там мог получить основательное военное образование… Он очень ко мне привязался и вот и теперь пошёл за меня сражаться… Вы говорите – пойман, выдан, казнён? Это было бы ужасно… Не может этого быть! Откуда вы всё это знаете?..

– Графиня… Что, если бы вы?.. Впрочем… Я не имею права ничего вам ни говорить, ни советовать… Так что прикажете передать орловскому адъютанту?..

– Скажите господину Христинеку, чтобы он послезавтра пришёл с доверенностью к моему секретарю Флотирону. Тот передаст ему мой ответ графу Орлову.

– Слушаюсь, графиня, ваше желание будет исполнено.

Глаза Камынина встретились с косыми глазами графини. Такие обречённость, растерянность, страх и подавленность были в глазах графини, что Камынину вдруг стало необычайно жаль эту женщину.

– Графиня, – начал он и не мог продолжать. Вдруг вспомнил то, что так резко запечатлелось в его памяти: разговор с Орловым о том, что такое беспредельная преданность Государыне. И понял, что подошёл к этому пределу, и уже не мог удержаться. Не было, значит, у него орловской твёрдости.

– Что скажете?..

– Графиня… Я думал, что иногда бывает лучше, чтобы то, что надвигается, – отошло…

– Я вас не понимаю, о чём вы говорите?

– Я сознаюсь – неясно я говорю… Знаете?.. Вдруг исчезнуть… Сделать бывшее, сказанное, написанное – не бывшим, отречься от писаного, обратить в шутку сказанное… Словом, уйти, исчезнуть с той сцены, куда взошли. Отказаться от роли…

– Исчезнуть?.. Да… Может быть… Я сама знаю, мне врачи намекали – я недолговечна… Но если сгореть?.. Так сгореть блестящим огнём!..

Она встала и выпрямилась и, гордо протягивая руку Камынину, сказала важно:

– Мой долг, мосье Станислав… Вы исполните ваш – пришлёте сюда господина Христинека.

Камынин низко поклонился и, поцеловав протянутую ему руку, пошёл из залы.

Он шёл пешком домой, на ту сторону Тибра, и думал: «Какой, однако, вздор вся человеческая жизнь. Глупая женщина, так мало знающая Россию, совсем её не любящая, орудие международной политики, сама не понимает, на что она идёт… Никто из предающих её ей не верит, ни на грош, все отлично понимают, на что её толкают, и всё-таки тащат её куда-то, взвинчивают и ведут… на плаху… Во имя чего?.. Чтобы только хотя немного помешать торжественному шествию к величайшей славе Екатерины… Международная политика – глупый заговор… А впрочем, глупы только те заговоры, которые не удаются, а удайся?! Такая женщина на престоле российском!.. Готовая всё и сама себя продать… Нет, прав Орлов… Тысячу раз прав… Пусть гибнет… Ей остаётся только надеяться на милость милосерднейшей матери нашей всемилостивейшей Государыни Екатерины Алексеевны».

Но отделаться от едкого чувства чего-то досадного и нехорошего, во что он попал, Камынин долго не мог.

XXXIII

«La demarche gue la Princesse Elisabeth de toutes les Russies fait, n'est gue pour vous prevenir, Monsieur le Comte, gu'il s'agit actuellement de se decider sur le parti, gue vous avez a prehdre dans le affaires du temps, – писала Орлову графиня Пиннеберг. – Le Testament, gue feu Elisabeth l'Imperatrice fit en faveur de sa fill, est tres bien conserve et entre bonnes mains; et le prince de Razoumovsky, gui commande une partie de notre Nation sous le nom de Puhaczew, etant en avantage par l'attachement, gue toute la Nation Russe a pour les heritiers legitimes de feu l'Imperartrice, de glorieuse memoire, fait, gue nous armes de courage pour chercher les moyens de briser nos fers».[121]

Она описала свою ссылку в Сибирь и бегство оттуда в Западную Европу… «Elle est soutenue et appuyee de plusieurs souverains; elle ne vous ecrit tout cela, gue pour vous avertir, gue l'honneur, la glorite, tout vous dicte de seconder une Pricesse, gui reclame des droits legitimes».[122] Она указывала, что ввиду войны, которая ведётся, необходимо и выгодно изменить отношение к туркам. Она сообщила, что находится в союзе с Портой и что ничто ей не может угрожать, так как она находится на турецкой земле и под охраной большого конвоя. У неё огромное количество приверженцев в народе, уже давно страдающем под тяжким игом честолюбивой женщины, славолюбие которой не знает пределов. Она указывала Орлову на его обязанность поддержать её, законную наследницу русского престола. Она заранее уверена в успехе своих притязаний… «Le grand ouvrage etant fait, il ne s'agit donc plus, gue de nous montrer. Nous avons cherche les moyens pour nous rendre a Livourne, mais on nous en aempeche, guoigue nous fussions bien assure de votre probite».[123] Она сообщала, что готова приехать в Ливорно, и просила Орлова ввиду тайны дать ответ через посланного на имя господина Флотирона. В конце письма она опять возвращалась к завещанию Императрицы Елизаветы I, которое хранится у неё в надёжном месте, она писала, что в этом завещании упомянута она одна, что её брат в кем даже не назван. «Время коротко и драгоценно, – писала она, – нужно двинуть дело, иначе всё государство погибнет…» Она борется не из-за короны, а потому, что её чувствительное и нежное сердце не может выносить стольких страданий русского народа. Она предоставляла графу Орлову сократить или расширить составленный ею манифест, но просила сделать это продуманно. Заканчивала она письмо словами: «De la reconnaissance il n'est pas necessaire, gue nous vous en parlions, elle est si douce aux ames sencibles, gu'elle ne laisse point d'espace entre la sensibilite et la susceptibilite; sentiments gue nous vous prions de croire a toujous sinceres».[124]