Читать книгу "Зима мира - Кен Фоллетт"

– Кто их расклеивает? – спросила она.

Фрида пожала плечами.

– Кто бы это ни был, но это смелые люди, – сказала Карла. – Если их поймают, они погибли. – Тут она вспомнила, что лежит у нее в сумке. Она тоже может погибнуть, если ее поймают.

– Это точно, – сказала Фрида.

Теперь уже она казалась немного дерганой. Могла ли она быть в числе тех, кто клеил плакаты? Наверняка нет. Может быть, ее парень Генрих? Он был серьезный молодой человек с твердыми убеждениями, он мог на такое пойти.

– Как Генрих? – спросила Карла.

– Он хочет, чтобы мы поженились.

– А ты – нет?

Фрида понизила голос.

– Я не хочу детей. – Это было крамольное заявление. Молодые женщины должны были радоваться тому, что рожают детей для фюрера. – Я бы не хотела, чтобы мой ребенок жил в этом раю, – Фрида кивнула на плакат.

– Я бы, пожалуй, тоже, – сказала Карла. Может, потому она и отказалась от приглашения доктора Эрнста.

Подошел трамвай, и они сели. Карла небрежно поставила сумку на колени, словно там не было ничего более преступного, чем капуста. Она оглядела пассажиров. Никого в форме не было, и она вздохнула с облегчением.

Фрида сказала:

– Поехали ко мне. Давай устроим вечер джаза. Будем слушать пластинки Вернера.

– Я бы с удовольствием, но не могу. Мне нужно зайти в одно место. Помнишь семью Ротманов?

Фрида боязливо взглянула вокруг. Фамилия Ротман не обязательно могла быть у евреев. Но так близко, чтобы их могли услышать, никого не было.

– Конечно. Мы же лечились у доктора Ротмана.

– Теперь ему лечить не положено. Ева Ротман уехала в Лондон и вышла замуж за военного, шотландца. Но ее родители, конечно, не могут выехать из Германии. Их сын Руди был скрипичным мастером – и, видимо, очень хорошим, – но потерял работу и теперь чинит инструменты и настраивает рояли. – Он приходил в дом фон Ульрихов четыре раза в год настраивать их «стейнвей». – Как бы там ни было, я обещала сегодня вечером их навестить.

– О… – сказала Фрида. Это был долгий протяжный вздох человека, который только что увидел впереди свет.

– Что «о»? – сказала Карла.

– Теперь я понимаю, почему ты так прижимаешь к себе эту сумку, будто у тебя там святой Грааль.

Карла сидела, словно громом пораженная. Фрида разгадала ее тайну!

– Как ты поняла?

– Ты сказала «ему лечить не положено». А он, значит, все-таки лечит.

Карла поняла, что выдала доктора Ротмана. Надо было сказать, что ему не разрешают лечить. К счастью, она проговорилась только Фриде.

– А что же ему делать? – сказала она. – Когда люди стучатся к нему и умоляют им помочь. Он же не может отказать больному! И ничего он на этом не зарабатывает, все его пациенты – евреи и другие бедняки, дадут ему несколько картофелин или яйцо…

– Передо мной-то его оправдывать не надо, – сказала Фрида. – Я думаю, он смельчак. И твой поступок – кража лекарств в госпитале, чтобы отдать ему, – просто героический. Ты делаешь это в первый раз?

Карла покачала головой.

– В третий. Но я чувствую себя такой дурой оттого, что ты меня так легко расколола…

– Вовсе ты не дура. Я просто слишком хорошо тебя знаю.

Трамвай подходил к остановке Карлы.

– Пожелай мне удачи! – сказала она и вышла из вагона.

Войдя в дом, она услышала сбивчивые звуки рояля наверху. У Мод был ученик. Карла обрадовалась. Маму это приободрит, да и денег немного принесет.

Карла сняла плащ, потом прошла на кухню и поздоровалась с Адой. Когда Мод сообщила, что она больше не может платить Аде за работу, та спросила, можно ли ей все же остаться. Теперь по вечерам она работала уборщицей в одном учреждении, а у фон Ульрихов вела хозяйство за стол и кров.

Карла села за стол, сбросила туфли и потерла друг о друга ноющие ноги, чтобы облегчить боль. Ада сварила ей кофе.

В кухню вошла Мод, ее глаза сияли.

– У меня новый ученик! – сказала она и показала Карле горсть купюр. – И он хочет брать уроки ежедневно! – Она оставила его тренироваться играть гаммы, и его неуверенные упражнения, сопровождающие их разговор, звучали так, словно по клавишам разгуливала кошка.

– Замечательно! – сказала Карла. – А кто он?

– Нацист, конечно. Но нам нужны деньги.

– Как его зовут?

– Хоаким Кох. Он совсем молодой, стеснительный. Если встретишься с ним – ради всего святого, прикуси язык и будь повежливее.

– Конечно.

Мод ушла.

Карла с удовольствием допила кофе. Как и многие другие, она привыкла ко вкусу горелых желудей.

Несколько минут она болтала с Адой о пустяках. Когда-то Ада была полненькой, но сейчас исхудала. Смерть ее больного сына Курта стала для нее тяжелым ударом. У нее был такой вид, словно она спала на ходу. Она исправно выполняла свою работу, но потом часами сидела неподвижно, глядя остановившимся взглядом в окно. Карла очень ее любила и сочувствовала ее горю, но не знала, как ей помочь.

Звуки рояля смолкли, и через некоторое время Карла услышала в прихожей голоса – мамин и мужской. Она подумала, что мама провожает господина Коха, и пришла в ужас, когда в следующий миг мама вошла в кухню, а следом за ней – молодой человек в безукоризненно чистой лейтенантской форме.

– Это моя дочь, – оживленно сказала Мод. – Карла, это мой новый ученик, лейтенант Кох.

Кох был приятный, застенчивого вида молодой человек лет двадцати. У него были светлые усы, и он напомнил Карле фотографии отца в молодости.

У Карлы заколотилось сердце от страха. Сумка с украденными медикаментами лежала рядом с ней, на соседнем стуле. Вдруг она нечаянно выдаст себя, вдруг этот лейтенант Кох заметит что-нибудь, как Фрида?

Она с трудом произнесла:

– М-м-мне очень приятно с вами познакомиться.

Мод взглянула на нее с любопытством, удивленная ее волнением. Надеясь на продолжение занятий, она всего лишь хотела, чтобы Карла любезно поговорила с новым учеником, и не видела ничего плохого в том, чтобы привести офицера армии на свою кухню. Она и представления не имела, что у Карлы в хозяйственной сумке – украденные медикаменты.

Кох церемонно поклонился и сказал:

– Это мне очень приятно.

– А это Ада, наша служанка.

Ада бросила на него враждебный взгляд, но он этого не увидел: замечать служанок было ниже его достоинства. Он перенес вес на одну ногу, расслабленно скособочившись, – ему хотелось выглядеть непринужденно, но впечатление получилось противоположное.

Он выглядел взрослее, чем вел себя. В нем была наивность, какая бывает у чрезмерно опекаемого ребенка. Но все равно он был опасен.