Читать книгу "Влияние морской силы на Французскую революцию и Империю. Том II. 1802-1812 - Альфред Мэхэн"

По отношению к политике и декреты Наполеона, и королевские указы были предметом яростного порицания и настойчивой защиты. В таком обширном и сложном деле к правдоподобному заключению можно прийти, только отбрасывая множество подробностей, множество цифр, которыми спорящие скорее затемняют, нежели освещают предмет, и отыскивая главный принцип, которым руководилось или должно бегло руководиться каждое правительство. Можно привести очень сильные доказательства за или против каждого из них, привязавшись к неизбежным неудобствам, выпавшим на долю каждой нации вследствие мероприятий ее противника и ее собственных действий. И именно впечатлениями, полученными от этих обстоятельств, или случайностей – скорее «аккомпанемента», нежели сущности обеих систем – были окрашены дебаты в парламенте и заключения историков.

Так как системы обеих держав – по приведении их в полную ясность – объединялись стремлением уничтожить в Европе нейтральную торговлю, то наибольшая доля вреда пала на ту из них, которая более всего нуждалась в содействии нейтральных кораблей. Этой державой неоспоримо была Франция.[224]Даже во время мира, как установлено выше, гораздо, более половины ее торговли производилось на нейтральных судах; война же оставляла ее в полной зависимости от них. Как для вывоза, так и для ввоза она должна была обеспечить свободный доступ нейтральным кораблям в ее порты. До Берлинского декрета англичане не требовали прекращения этого; но восстановлением в 1804 году закона 1756 года и декретом Фокса в мае 1806 года о блокаде побережья от Бреста до Эльбы они обнаружили свои опасения по поводу последствий для них нейтральной торговли с Францией. Это должно было заставить императора быть настороже. На крайнее беспокойство, высказанное народом с такими коммерческими способностями, надо было смотреть самым серьезным образом, так как оно показывало, в чем для этого народа заключается непосредственная опасность. Американский рынок приносил англичанам громаднейшую выгоду, но американские торговые суда угрожали им еще большим ущербом. Эти суда, пользуясь во время войны фактической монополией перевозки вест-индских произведений, которые превосходили качеством и количеством произведения британских островов, продавали их на континенте дешевле, чем кто-либо другой. Вредное действие этого обстоятельства было отчасти устранено законом 1756 года; но оставалось опасение, что американцы поглотят торговлю континента и будут сами поглощены ею; что именно на континент, и только туда они будут перевозить как изделия, так и сырые материалы для мануфактур; и что именно оттуда, и только оттуда они будут вывозить мануфактурные произведения, которыми Великобритания вплоть до настоящего времени снабжала их, – а через них и обширные области Испанской Америки.

До 1804 года порядок торговли американских кораблей был следующий: они брали грузы в континентальные порты, получали там большую часть платежей за эти грузы векселями на континент, шли с ними в британские порты и расплачивались за британские изделия, которыми пополняли свой груз. Если, с другой стороны, они шли из дома прямо в Великобританию, – грузы, которые они везли, состояли почти исключительно из предметов, нужных англичанам, и были главным образом выгодны для Великобритании и для посредников, которые перевозили их потом на континент. Но когда Питт вернулся к власти, этот порядок торговли был значительно изменен. Американские корабли стали все чаще и чаще ходить прямо на континент, пополняли там свой груз и возвращались домой. Континентальные произведения вытеснили собой британские, хотя и не все, так как американские корабли находили более выгодным брать их как обратный груз; совершенно таким же способом, произведения континентальных колоний взяли верх над британскими кофе, сахаром и другими тропическими продуктами. Британские купцы были встревожены, так как не только их торговый флот, но и торговля, которую они вели, сходили со сцены; а британские государственные люди увидели в ослаблении их торговли и упадок надеявшегося на нее британского флота.

Очевидно, в расчеты Наполеона входило покровительство перемене, которая разрасталась естественно, сама по себе, и которая все-таки зависела от нейтрального флота. Последний был ключом позиции; он был в сущности врагом Великобритании, которая в нем мало нуждалась, и другом Франции, которой он был очень нужен. Но по справедливости следовало бы согласиться с Англией, если бы она высказала, что каждый нейтральный корабль более или менее служит Франции. Но, поступая таким образом, нейтральные корабли находились под охраной постановлений международного права и прецедентов, перед которыми британский рассудок инстинктивно благоговел, и для нарушения которых ему нужно было какое-нибудь оправдание. Оно скоро было доставлено императором, гений которого был в сущности склонен к враждебным и насильственным действиям. Презирая, очевидно, направление событий, пренебрегая опытом 1798 года, он предпочел увидеть в королевском указе о блокаде в мае 1806 года вызов, на поединок и издал Берлинский декрет, который он не был в состоянии привести в исполнение, если только нейтральный корабль не зайдет в порт, находящийся под его влиянием. Тогда он гонит этот корабль прочь, лишается его услуг и доставляет Великобритании оправдание, которое она искала для дальнейшего ограничения сферы его действия под предлогом мести Франции и ее соучастникам. И это было самой действенной местью, хотя ораторы оппозиции могли, конечно, – придираясь к значению слов и игнорируя сущность дела, утверждать, что усилия правительства поражают нейтральные стороны, а не неприятеля. Подобно Наполеону, они упускали из вида то главное обстоятельство, что, пока Великобритания господствовала на море, нейтральные суда были союзниками ее неприятеля.

Тот же самый принцип оправдывает политику британского министерства. Масса красноречивых аргументов была затрачена, чтобы доказать тягость для Великобритании, этой коммерческой борьбы. Без сомнения, она страдала, – и может быть, даже не будет преувеличением сказать, что она почти умирала. Но когда борцы потрясают оружием не на рыцарском параде, а в битве на жизнь и на смерть, то исход их столкновения решается не случайными ранами, а преобладанием выносливости одной стороны перед другой. Руководствуясь тем же принципом, можно игнорировать и мелкие ошибки, в которых обвинялось британское министерство. Военные писатели-стратеги говорят, что когда направление удара избрано верно, то детальные ошибки сравнительно безвредны, и что даже проигрыш сражения не имеет рокового значения. Когда Франция решилась практически подавить конкуренцию нейтральных судов – как транспортеров в морской торговле, она сделала стратегическую ошибку; и когда Великобритания воспользовалась последней, она обеспечила себе стратегический успех, который привел ее к триумфу.

Что касается степени справедливости действий обеих сторон, рассматривая эти действия независимо от политической стороны дела, то мнения по этому вопросу, вероятно, всегда будут различаться между собой, согласно тому, в какой мере в глазах «судей» будет иметь значение буква международного права. Можно допустить в одно и то же время, что ни декреты Наполеона, ни британские указы не оправдываются с этой точки зрения ничем иным, как чувством самосохранения – первым законом государства, даже еще в большей степени, чем отдельного человека. Никакое государство не уполномочено на эту крайнюю жертву, т. е. на игнорирование упомянутого чувства, которым может поступиться человек из благороднейших побуждений. Благодетельное влияние множества конвенций, известных в совокупности под названием международного права, – неоспоримо, и не следует подрывать авторитет его; но оно не может предотвратить столкновение двух признавших его сторон, а равно и не может указать с полной ясностью, что каждая из них должна делать в этом столкновении. Закон – или Устав, как его часто называют – 1756 года представлял в свое время видный пример верности сейчас сказанного. Воюющая держава жаловалась на то, что нейтральная, прикрывающая своим флагом торговлю, которая прежде составляла монополию противника, не только наносила ей (воюющей) серьезный вред, вырывая из рук ее законную добычу, но была также виновна и в нарушении нейтралитета. Нейтральная же сторона настаивала на том, что противник имеет право изменять свои торговые постановления и в военное время, подобно тому, как он имеет право делать это в мирное время. Для автора, хотя он и американец, аргумент воюющей державы кажется более сильным. Вместе с тем, по его мнению, похвальное желание нейтральной державы приобрести для себя выгоды не может считаться мотивом более благородным, чем забота о нейтральных ресурсах людей, которые правильно считали себя вовлеченными в борьбу за национальное существование. Судьба, выпавшая на долю Австрии и Пруссии, служила для Великобритании зловещим указанием на то, чего она могла ожидать, если бы силы изменили ей. Но как бы ни был решен вопрос нашей более зрелой и мягкой цивилизацией в рассматриваемом частном случае, не может быть сомнения в том, что борцы изучаемой нами эпохи вели борьбу с глубокой страстностью и что каждый из них был твердо убежден в правоте своих действий. В такой дилемме решающий ответ международного права должен гласить, что каждое государство должно быть собственным судьей в том, что следует и чего не следует ему делать в военное время, и что оно одно только ответственно за верность своих действий. Если, однако, убытки, причиняемые стороне воюющей нейтральной стороной таковы, что оправдывают войну, то они оправдывают и все менее значительные меры насилия. Вопрос о справедливости последних исчезает, и остается только вопрос о политике.