Читать книгу "Вторая мировая война. Ад на земле - Макс Хейстингс"

Большинство солдат в своем первом бою пугались меньше, чем потом, когда они осознавали реальность происходящего. Когда американский пехотинец Ройс Лапп высадился во Франции, «никто из нас не был так уж напуган, потому что мы не представляли себе, что нас ждет»55. Американские кавалеристы с любопытством столпились вокруг первого увиденного ими трупа – это был немецкий офицер. Их командир, лейтенант Лайман Диркс, в мирной жизни двадцативосьмилетний почтовый работник из города Брайанта, штат Иллинойс, обратился к ним с прочувствованной речью. «Я сказал им, что многие из нас тоже, весьма вероятно, не переживут войну. Мы должны быть как одна семья. Я не жду от них геройства, но если они струсят, то им придется всю жизнь прожить с этим клеймом. Я все это им говорил, но на самом деле я обращался к самому себе»56.

В Нормандии недалеко от одного канадского сержанта разорвался снаряд, и он воскликнул: «Проклятье и еще раз проклятье!» Кто-то из только что высадившегося пополнения спросил, не ранен ли он. Сержант ответил, что он не ранен, «просто обмочил только что штаны. “Когда все начинается, – сказал он, – у него каждый раз так, а потом все приходит в норму…” Потом я почувствовал, что я тоже не в порядке. Что-то теплое стекало у меня по ногам, и это была не кровь. Это была моча. “Сержант, я тоже обмочился…” Он ухмыльнулся и сказал: ”Добро пожаловать на войну!”»57 Одного попавшего в плен канадца доставили в штаб полка СС под сильной бомбежкой союзной авиации. К его удивлению, офицеры штаба сидели под столом для карт и под аккомпанемент губной гармошки с энтузиазмом распевали: «На Рейн, на Рейн! Кто станет в строй немецкий Рейн закрыть собой?» Канадец покачал головой и растерянно пробормотал: «Война – веселая штука!»58 Непропорционально высок был риск для некоторых скромных с виду военных профессий. «В большинстве сражений первым погибает телефонист, который тянет провод»59, – сказал по этому поводу капитан-артиллерист войск СС Карл Годау. Во времена, когда немногие подразделения имели средства тактической радиосвязи, все зависело от полевых телефонных линий, и линейные телефонисты, восстанавливая перебитый осколком снаряда или оборванный проехавшим танком провод, подставляли себя под вражеский огонь и часто погибали.

Старший сержант-танкист, захваченный в плен американцами, во время допроса привел сравнение между Восточным и Западным фронтами: «Русский ни на миг не дает тебе забыть… что ты дерешься на его земле, что ты – часть силы, которую он ненавидит. Он готов переносить огромные трудности… Да, в среднем русский солдат оснащен хуже американца, но это компенсируется такой стойкостью, которую я не могу ни с чем сравнить. Если надо срастить перебитый провод, то пусть убьют девятерых, следом поползет десятый и сделает то, что нужно. Вы, американцы, хорошо владеете своим снаряжением, и оно у вас превосходное. Но русской стойкости у вас нет»60.

Хотя в Нормандии обе стороны несли тяжелые потери, но потери немцев были больше, и им было нечем их восполнить. Уже 16 июня потери 12-й бронетанковой дивизии Курта Мейера составили 1149 человек убитыми и ранеными, а количество танков сократилось вдвое; Мейер писал об инструктаже на своем командном пункте: «Я вижу озабоченные лица… Мы не говорим об этом вслух, но знаем, что надвигается катастрофа… Наблюдая громадное морское и авиационное превосходство врага, мы можем предсказать, что он прорвет наши оборонительные позиции… Мы уже сейчас действуем на пределе возможного. Уже не получаем ни подкреплений на замену убитым и раненым товарищам, ни танков, ни орудий»61. Фриц Циммер из мотопехоты СС в конце июня писал в своем дневнике, что их рота сократилась до 18 человек; неделей позже, 8 июля, состоялось его последнее сражение в этой войне:

«С 6:30 до 8:00 опять ураганный огонь. Потом томми атакуют большим количеством пехоты и танков. Мы сражаемся как можем, но понимаем, что наше положение безнадежно. Уцелевшие пытаются отойти, и тут мы видим, что уже окружены… Я как можно быстрее под непрекращающимся обстрелом пополз назад. Другие мои товарищи тоже пытались, но у них не получилось. До сих пор не понимаю, как уцелел, когда снаряды разрывались буквально в двух-трех метрах спереди, сзади и по бокам. Уши закладывало от визга осколков. Я отполз метров на двести от наших позиций. Это было нелегко, почти все время на животе и только изредка на четвереньках – и так километра три-четыре. Я прятался в высокой пшенице, и наступавшие томми пробегали в пяти-шести шагах, не замечая меня. Я почти совсем выдохся; локти и колени ужасно болели, в горле пересохло, но я полз вперед. Тут растительность поредела, и мне пришлось пересечь открытое место. Мне уже осталось с десяток метров до следующего пшеничного поля, как вдруг появились трое томми и взяли меня в плен. Мне тут же дали воды и сигарету. В месте сбора пленных я увидел своего унтершарфюрера и других товарищей из моей роты»62.

Десантник люфтваффе Мартин Поппель с 22 июля лежал в госпитале, оправляясь от ран, полученных в Нормандии, и все больше переживал за судьбу своего народа. «За что эти несчастные придурки на фронте и измученные гражданские в тылу заслужили такое тяжкое наказание? У нас есть много тревожащих вопросов о будущем и о перспективах в этой затянувшейся войне. Даже у самых преданных из нас появились сомнения»63. Еще один солдат пишет своей жене 12 августа: «Моя дорогая Ирми. Тут все не очень хорошо, чтобы не сказать больше, но ты знаешь мое бодрое отношение к жизни… Человек – раб привычки. Канонада пушек и взрывы бомб, которые вначале так жутко трепали мне нервы, через два-три дня перестали вселять страх… Последние три дня установилась чудесная летняя погода – солнечная, теплая и безоблачная, – так не соответствующая всему тому, что нас окружает. Ну, ладно, в конце концов, все обернется к лучшему. Ты просто верь в мою удачу так же крепко, как верю я, и жизнь станет радостнее; целую тебя тысячу раз, моя дорогая Ирми, тебя и детей. Твой Ферд»64.

Его товарищ писал семье 10 августа: «Мои дорогие жена и дорогие дети… рокот орудий стал еще ближе. Когда я это слышу, мысли мои летят к вам, мои дорогие, и я задаюсь вопросом, увижу ли вас когда-нибудь вновь. Я могу погибнуть в любой миг. Что готовит мне судьба?.. Прошлой ночью я видел вас во сне. О, как это было прекрасно! Можешь ли ты представить, моя дорогая, каково мне было пробудиться от этой идиллии среди грохота орудий? Я ношу ваши образы в сердце. У меня такое тяжкое чувство. Как бы я хотел полететь домой, к вам, мои родные! Что-то готовит мне судьба? Если бы мне позволили провести несколько восхитительных дней в Фаллингбостеле, с тобой, моя дорогая преданная супруга!» Оба письма были найдены американским солдатом на трупах немецких солдат.

Тем летом людей в Америке и Британии мало что занимало, кроме наступления их армий в Нормандии. А вот Гитлеру в Берлине приходилось думать и о второй, еще более страшной угрозе. Меньше чем через три недели после высадки союзников в Нормандии советские войска на Восточном фронте начали операцию «Багратион» – крупнейшее наступление всей войны и последнее советское наступление на своей территории. Гитлер запретил стратегические отступления, и поэтому той весной его войскам пришлось защищать более чем двухтысячекилометровый фронт, располагая крайне ограниченными резервами. Две трети всей немецкой армии и так сражалось с русскими, но, чтобы противостоять наступлению 2,4 млн человек и более 5000 танков – в два раза больше, чем огневая мощь советских наступлений 1943 г., – этого было мало.