Читать книгу "Первая мировая война. Катастрофа 1914 года - Макс Хейстингс"

Генерал Оскар Потиорек терпел катастрофические поражения в августовских и сентябрьских операциях. Однако в начале ноября благодаря значительному перевесу в численности над противником ему удалось наконец оттеснить сербов. Он удостоился похвалы от кайзера, и в его честь переименовали улицу в Сараево. Однако заносчивость, некомпетентность и черствость Потиорека от этого не исчезли. Он намеревался продолжить наступление зимой, хотя армия уже выдохлась и снаряжения не хватало. Один дивизионный командир напрасно возражал, что «суровая погода скажется на здоровье воинов, одетых в летнюю форму». Все просьбы о сапогах, зимнем обмундировании, боеприпасах и снаряжении Потиорек называл «блеяньем». На донесение, что некоторые солдаты голодают, он ответил: «На войне и поголодать приходится»{1059}. Австрийский капрал делился слухами, ходившими в армии о генерале: «Говорят, он никак не интересуется ходом сражений, забывает, что происходило вчера, и отдает самые бессмысленные приказы»{1060}.

6 ноября Потиорек начал новое наступление, вклиниваясь в глубь Сербии. Полмиллиона австрийских солдат, наступая по трем фронтам, навалились на четверть миллиона обороняющихся сербов. «Весть о том, что храбрая сербская армия разбита, вызвала неописуемую панику в столице, – писала доктор Славка Михайлович. – Не многие оставшиеся здесь готовятся бежать»{1061}. Несколько дней спустя она добавила: «Холода стоят небывалые, работать в больнице невозможно. Еда ужасна, припасов почти нет. Из-за постоянных обстрелов все дороги за город отрезаны»{1062}. Продвигающихся в глубь страны австрийцев поражала царящая кругом бедность. Крестьянские дома, хоть и опрятные, были обставлены до слез скудно – а из украшений только вышитые покрывала да скатерти. Единственная примета прогресса – вездесущие швейные машинки. На стенах несколько икон и дешевые цветные репродукции героических картин Балканской войны с турками{1063}. Австрийцы презирали сербов как варваров, а теперь и как побежденных.

Белград пал. Австрийские войска 3 декабря прошли победным парадом через город, а вскоре приблизились на 70 км к штабу сербской армии в Крагуеваце. Сербские склады боеприпасов опустели. Сотни тысяч мирных жителей, напуганных прежним опытом австрийской оккупации, спасались бегством вместе с отступающей армией. Судьба Сербии казалась предрешенной, и главнокомандующий, генерал Путник, посоветовал властям начать с Веной мирные переговоры. К его удивлению, правительство Пашича не собиралось прекращать боевые действия. Страдания усугубились и для тех сербов, кто еще цеплялся за свою землю, и для тех, кто спасался бегством. Жена российского дипломата Николая Чарыкова ужаснулась, увидев, в каких условиях содержатся сотни раненых сербов в госпитале болгарского Ниша – не хватало ни хлороформа, ни антисептиков, ни перевязочных материалов; даже теплой воды, чтобы промыть раны, и той не было.

Однако победителям приходилось не лучше. К середине ноября австрийские колонны, марширующие к следующей своей цели – Драгине-Босняку, претерпели немало лишений. Провиант до частей нередко не доходил, поскольку интендантские повозки застревали в грязи. В грязи спали и солдаты. Один из них писал: «Тем, кто страдал лишь от кашля и простуды, везло больше, чем мучающимся от зубной боли или тем, кто едва мог шевельнуть ногами от ревматизма. Отсыревшие и потяжелевшие ранцы и скатки натирали на плечах кровавые полосы, и приходилось идти нагнувшись, чтобы не завалиться назад под тяжестью. Орудия увязали в грязи настолько, что даже с шестью волами и тремя парами лошадей иногда приходилось возиться больше часа, чтобы вытянуть хотя бы одно»{1064}.

Попадалось много беженцев – стариков, женщин и детей, пытавшихся вернуться в деревни, покинутые несколько недель или месяцев назад. В грязи они вязли точно так же, как и австрийцы. При виде этих горестных верениц, по словам капрала Эгона Киша, «наши собственные беды меркли. Часто крестьянская телега безнадежно увязала или тягловая скотина дохла – на дороге валялся мертвый скот, а где-то перевернутые повозки с рассыпанным скарбом. Хозяева в растерянности стояли рядом, а у нас сжималось сердце. Но мы ничем не могли помочь»{1065}. Роланд Вюстер писал в отчаянии: «У нас не осталось приличных сапог и обмундирования, пайки пропали, люди измотаны – все это следствие поспешного наступления и яростных боев. У половины вьючных лошадей натерта спина, и смердят они так ужасно, что идти рядом с ними невозможно»{1066}.

Но тут чудесным образом фортуна вновь повернулась лицом к сербам. Франция выслала Сербии достаточное количество боеприпасов, чтобы заполнить пустые артиллерийские повозки. Путник перегруппировал войска. Каким-то образом ему удалось убедить своих измученных, грязных, оборванных, полуголодных солдат пойти в контратаку. 3 декабря в сражении при Аранджеловаце сербам удалось одержать неожиданную победу. Развивая успех, они двинулись дальше в наступление и поразились, обнаружив, что австрийская армия рассыпается на глазах: сперва дрогнул центр фронта, затем фланги. Роланд Вюстер писал 4 декабря, что отход армии Потиорека напоминал бегство Наполеона из-под Москвы – беспорядочные вереницы обозов с имуществом, артиллерии, осадных подразделений, дозорных, «а между ними россыпью пехота, отставшие и раненые – все стараются побыстрее сбежать с этой проклятой земли»{1067}. На следующий день Вюстер был ранен в ногу. Помощи поблизости не оказалось, и он, сам кое-как перевязав рану, дохромал до ближайшей фермы и лег там. Следующие семь часов он безуспешно пытался остановить кровь. Отчаявшись, молодой офицер передал фотографию своих родных оказавшемуся поблизости караульному и распорядился, как его следует похоронить. Тот заверил беззаботно, что рана совсем не тяжелая на вид – хотя недавно он как раз провожал в последний путь товарища с похожей. «Отличное утешение», – нацарапал Вюстер саркастически.

На следующий день, когда орудийные выстрелы стали слышаться ближе, он попросился на тряскую безрессорную телегу, которая провезла его 25 км до Валево. Каждый метр почти шестичасового пути отзывался в теле раненого мучительной болью. Когда он добрался до госпиталя, доктора его лечить отказались, поскольку госпиталь эвакуировался. Вюстер разрыдался, и, сжалившись, его довезли до городского вокзала. Там его уложили на открытую платформу поезда, который на следующее утро уже пересек границу и добрался до безопасной боснийской земли. Три дня спустя Вюстер был дома, в Линце, где его, истощенного и обросшего, не узнал собственный сын. Вюстер снова не сдержал слез, рассказывая о своих мытарствах, а после неделями не мог избавиться от кошмаров, в которых попадал в руки к сербам.