Читать книгу "Оборотный город - Андрей Олегович Белянин"

и кое-где даже горжусь. Помнится, с меня была полянка? Пошли, любимый, накрыла, как умела…

Моя зоренька чернобровая выкрутилась, взяла меня за руку и повела прямым ходом в спаленку. Там, прямо на шёлковом покрывале, была расстелена белая скатерть, а на ней… И яблоки, и апельсины, и бананы, и шоколад, и конфеты, и сыр, и как венец всему — толстая бутыль российского шампанского! А дядя-то думает, что оно только французским бывает? Но нет, выходит, мы и тут лягушатников обошли. Вот он, наш отечественный образец, небось ничем не хуже будет…

— Бутыль сам откупоришь, я эту шипучку боюсь. Мне один раз пьяная однокурсница на Новый год так пробкой в лоб закатала…

— За то убить мало, — посочувствовал я.

— Точно. Я ей потом оливье на голову надела и в белый лифчик соевый соус вылила. Прикольно?

Взглянув в ласковые глаза моей возлюбленной, мне на минуточку показалось, что месть была, пожалуй, слишком бесчеловечной, но как её осуждать… К тому же неведомо, что это за зверь такой — однокурсница? Может, так в их светлом будущем наёмных убийц называют…

С бутылкой шампанского я справился легко, пробка под моей ладонью только пикнуть и посмела. Так и так взвизгнувшая для атмосферы Катенька протянула два чудесных бокала на тонких ножках, и я до краёв наполнил их искрящейся пеной! Когда та сошла, винца на донышке, может, только на один глоток и образовалось. Мы церемонно чокнулись…

— За любовь и добрососедские отношения! — улыбнулась моя краса, послала воздушный поцелуй и пригубила шампанского. Я тоже выпил для храбрости и… чуть не подавился — это было не шампанское! Его вкус я тоже знаю, дядюшка не раз привозил на станицу маменьке в подарок, а эта сладковатая газированная дрянь, пахнущая клубникой, была похожа на знаменитые вина провинции Шампань, как дворовый кот на донского жеребца! Однако ж Катенька моя свой бокал допила с удовольствием, подмигнула и закусила шоколадкой. Я решил тоже не кобениться и пить, что дают…

— Илюш, а ты меня любишь?

— Звёздочка моя ясная, да как же мне не любить тебя?!

— Это не ответ.

— Люблю всей душой, всем сердцем, ты мечта моя светлая, жизни без тебя не мыслю, счастье моё длинноресничное…

— Ух ты?! Такого ещё не слышала. Длинноресничное, говоришь? Вот налей мне ещё полбокала, и я это слово, хоть по слогам, не выговорю… А ты?

— А я хоть до гробовой доски готов тебе ласковые слова говорить. Правда, она ведь легко с языка слетает…

Катенька молча указала мне пальчиком на бутылку, я намёк понял и разлил по второй. Чокнулись с хрустальным звоном. Каких сил мне стоило второй раз проглотить этот газированный спирт с ароматами — кто бы знал… Однако любовь моя, ко всему привыкшая, даже не крякнула — выпила без тостов и долькой мандариновой закутала.

— Душа праздника просит, — блестя мигом засоловевшими очами, пояснила она. — Засиделась я тут. Душно мне. Словно в солярий на две минуты легла, а они меня там на час забыли. Домой хочу. В Москву. На землю, к людям. К нормальным, целым, живым людям. Плюнь!

— А?

— Плюнь, говорю.

— Куда?!

— Господи, да в фигуральном смысле плюнь и не слушай меня. Я выпившая, могу любой бред нести, приставать к тебе, прижиматься мягкими местами…

Я почувствовал, что от грядущих перспектив теряю голову и контроль над собственным телом. Ну, над некоторыми частями точно… Ведь если она мне вот здесь и сейчас прямым текстом не намекнула, то я не знаю, что же тогда намёк…

— Знаешь, тут такая тоска порой накатывает… — Катенька отхлебнула ещё, переместилась поближе и склонила голову мне на плечо. — «Одноклассники» не спасают, всё, что можно, читано-перечитано, стрелялки компьютерные давно не в кайф, я тут в реале по долгу службы перестреляла столько монстров — Тарантино обзавидуется! Но сейчас речь не о нём, а о другом режиссёре. Ты про Тинто Брасса слышал?

— Нет.

— Тогда наливай! Не, определённое время такие вещи только в кайф! Ей-богу, ты не представляешь, от какого количества подростковых комплексов я избавилась, плюясь из огнемёта в особо подозрительные рожи. Но понимаешь… — Она сделала очередной глоток, и я тоже допил свой бокал. — Нет, ты не понимаешь. Ты не поймёшь… Ты дитя степей, сын вольн… го этого… закачества… казачества! Бл… блин, чё-то клинит меня… Короче, дай п… целую?!

Любовь моя поддатая повернула ко мне светлое личико, повалила меня на кровать, приблизила тёплые губки алые и… дохнула ароматом российского шампанского. Это было последней каплей — не знаю, чего там намешали производители, но вино без предупреждения попросилось наружу. Розовый ковёр с отпечатками кошачьих лапок я испортил напрочь! На Катеньку вроде не попал, уже счастье…

— Иловайский, ты чё?!! Офонарел весь, от копыт до холки? Это что сейчас было?!

— Я… не… виноват…

— Я к нему с поцелуем лезу, а он тут рвотными массами отплёвывается! — ущипленной за интимное медведицей взревела Хозяйка Оборотного города. — Я тебя задушу собственными руками! Нет, перемажусь… Я тебя подушкой задушу!

Мне удалось упредительно поднять палец вверх, спасая хотя бы ни в чём не повинную подушку, потому как меня снова вывернуло… Господи Боже Иисусе Христе и Матерь Твоя Пресвятая Богородица, что же за яд эдакий они там, в будущем, по бутылкам разливают и беспечным людям под видом шампанского продают?!

— Негодяй, скотина пьяная, реальный подонок… — Катенька с рыка перешла на слёзы. — Такой момент испортил! А я, может, ещё, я, может, уже… в нужном режиме была, а он…

— У меня есть оправдание, — кое-как прохрипел я, отплёвываясь и стоя на четвереньках. — У тебя опять труп под кроватью.

— Чего?!!

— Причём, судя по запаху, тот же самый.

— Курьер? Ты же его унёс в прошлый раз и якобы доставил своему дяде-генералу?!

— Я его… унёс, — подумав, признал я. Вкус кислой дряни на языке вызывал очередной рвотный позыв. — Но тело украли. Не знаю кто, не спрашивай. Все тычут пальцем в невнятную особу — тощая, лохматая, в облегающем платье, с горбом и в странной шляпе с шестью горящими свечами. Ты не знаешь такую, солнце моё?

— То я у тебя солнце, то зорька, то ещё что природное, ты ко мне по имени обращаться можешь?

— Да, ласточка моя…

— Блин, теперь ещё и птичка… — Катенька скатилась с одеяла, обошла меня за два метра и, тоже став на четвереньки, уже где-то с порога заглянула под кровать.

— Точняк, труп! Чтоб его… Иловайский, мне это дело не нравится.

— А кому оно нравится?

— Ты мне тут еврея не изображай, я те враз антисемитский