Читать книгу "Седьмая линия. Дорогая находка - Анастасия Валеева"

Это облако могло кружить Яну, трясти ее, совершенно невесомую, из стороны в сторону, а затем нести куда-то с огромной скоростью под какие-то смешанные хаотические звуки или в полной тишине.

Бывало так, бывало и по-другому. Но сейчас гадалка почему-то ничего похожего не ощущала. Она все еще чувствовала, что находится в самом что ни на есть здравом уме и трезвой памяти.

Еще через несколько минут ей уже казалось, что всему мешает тиканье часов, посапывание Джеммы, птичий щебет, шум листвы дуба, расположившегося под окнами дома. Яна сделала еще одно усилие над собой и, как ей представлялось, максимально сосредоточилась.

Милославская мысленно была готова к тому, что вот-вот, сию минуту, наступившее видение откроет ей наконец что-то важное, свершится чудо, и многое-многое, может быть, даже все, ей станет ясно и понятно. Однако видение упорно ничем не хотело напоминать о себе, и гадалка вдруг осознала, что уже и покалывания в кончиках пальцев она не чувствует. Через пару секунд Яна с горечью мысленно сказала себе, что сеанс не удался и не стоит напрасно терять время.

Милославская все еще полулежала с закрытыми глазами, не находя пока в себе сил подняться и с досадой думая о том, как много могут открыть ей карты и как все же порой она не властна над ними. Они долго могли кружить ее по загадочным лабиринтам, заставляя искать, сомневаться, ошибаться и наконец находить, но никогда карты не давали ответа на главный вопрос сразу. Теперь же они вовсе настырно отказывались помогать своей обладательнице.

Гадалка вспомнила, как отчаянно она всего двадцать минут назад летела домой, и ей стало особенно обидно. Попытавшись разобраться в причинах неудачи, Яна пришла к выводу, что перенервничала, испугавшись утраты карт, и теперь именно поэтому не могла добиться внутренней гармонии, столь необходимой для успешного гадания.

Милославская открыла глаза. Недавнее тревожное настроение теперь и вовсе сменилось мрачным пессимизмом.

— Надо отвлечься, — пробормотала гадалка и взяла в руки какую-то старую газету, лежавшую на краю журнального столика.

Милославская внимательно и серьезно посмотрела на первую страницу, но вскоре заключила, что читает один и тот же заголовок уже в десятый раз, так и не осмыслив его.

Яна скомкала газету и бросила ее в сторону, потом нащупала рукой пульт от телевизора и щелкнула первую попавшуюся кнопку. Застыв в одной позе, она провела возле голубого экрана около получаса, так и не поняв, какую передачу она смотрела.

Вскоре гадалка все же нехотя поднялась и, отыскав поблизости тапочки, заботливо предоставленные Джеммой, пошла варить кофе. Он единственный, казалось, мог сейчас хоть немного взбодрить ее и напоить оптимизмом.

Милославская достала до боли знакомую джезву, поставила ее на огонь и потянулась за сумочкой, которую, войдя, бросила тут же на пол. Яна хотела достать сигареты и употребить одну из них «под кофе». В этот миг гадалка вдруг вспомнила о том листке бумаги, который она обнаружила у себя у сумке, когда искала в ней карты. Тут же она укорила себя за то, что такую «дрянь» не забыла положить на место, а вот карты… Впрочем, и карты, как Милославской за это не было стыдно, в этот миг тоже в глубине души казались ей дрянью.

Гадалка подняла сумку, достала пачку сигарет, бросила ее на стол, а потом все-таки решила поинтересоваться, что это за листок так заботливо она носила в своей сумочке. Его происхождения она, как не напрягала память, объяснить не могла. Впрочем, это не казалось Яне странным, поскольку наведение порядка в любом дамском ридикюле всегда чревато рядом открытий и сенсаций. Бывает особенно приятно, когда вдруг в одном из потайных карманов обнаруживается некая сумма денег, пусть даже незначительная, о существовании которой хозяйка давно уже и думать забыла.

Милославская прикурила одну из сигарет и стала разворачивать листок. Странно, но ей почему-то казалось, что она его вообще никогда не видела. Когда вниманию гадалки представился этот лист в полном развороте, она поняла, что думая так, была абсолютно права.

Наискосок располагался текст, содержащий около десятка или чуть более предложений. Он был написан черным по белому, простым карандашом, крупными неровными печатными буквами.

— Что это? — удивилась гадалка и стала читать.

Через несколько секунд она, пораженная до глубины души, пыталась понять, как это могло у нее оказаться. Вариант был только один — записку Милославской подбросили. Но кто? Как это стало возможно? Кому это надо? И кто вообще знает, что она этим занимается?

— Хотя… — вслух проговорила Яна. — О расследовании знают Федотовы, это раз, Витька — два. А если Витька, то теперь и вся его семья. А если семья, то не исключено, что кто-то из их близких, знакомых, друзей… О следствии знает и Витькина соседка, бабка Наталья, а от нее и еще кто-то…

Милославская вспомнила, что оставляла сумочку у ермаковского двора.

— Этим и могли воспользоваться те, кто… Да, бесспорно, за мной следили! Может быть, письмо подбросила бабка Наталья, не желая быть открытым источником информации и стать презренной за это на селе? Кто знает… Хм, — гадалка пожала плечами. — Нечаянно оставленная сумочка подсобила незнакомцу… Однако, мистер или мисс Икс честны. Кошелек не взяли, — Яна улыбнулась.

Она еще раз перечитала содержание записки и теперь уже задумалась обо всем с особой серьезностью. Незнакомец, по непонятной пока причине радея за исход расследования, сообщал, что не Витька, а его брат, Леня Ермаков, мог убить собственную мать. Дальше следовал ряд аргументов, подтверждающий возможность именно такого положения дел.

Как оказалось, несмотря на полученный ранее куш, Ленька не успокаивался и постоянно требовал от матери деньги. Собственно говоря, про этот куш он и не вспоминал. Не работая и имея теперь уже подсознательную необходимость в постоянном и беспросветном пьянстве, Ермаков-старший нигде больше средств на это пьянство раздобыть не мог.

Старая дева, с которой он сожительствовал, была давно уже не девой и Леньку воспринимала исключительно как представителя мужской половины человечества, способной удовлетворить ее естественные природные потребности. Достаточной платой за Ленькино «усердие», на которое он был способен отнюдь не часто, она считала тарелку щей, регулярно опустошаемую им за ужином, независимо от того, в каком он пребывал состоянии. Завтракать Леня не завтракал, так как с утра им всецело владела только одна мечта — похмелиться. Возлюбленная вступать в дополнительные, столь вредоносные траты отказывалась, поэтому Ермакову приходилось регулярно спозаранку отправляться в поисках этой своей мечты. Возвращался он поздно, в стельку пьяный, к горячей тарелке щей и молчаливо созерцающей его свинское состояние сожительнице.

Дама сердца, ко всему прочему, с завидным постоянством стирала Ленькины носки, которые воняли так, что находиться в доме не было никакой мочи, и которые стирать пьяный Леня отказывался. Поэтому ни о какой выпивке за Танькин счет не могло быть и речи, и единственным объектом истязаний для Лени Ермакова уже несколько лет являлась мать.