Читать книгу "Эпоха Михаила Федоровича Романова - Дмитрий Иловайский"

После заключения Столбовского мира между Швецией и Россией не скоро еще установились приязненные отношения: им мешали, во-первых, споры о новых границах, которые проводились вследствие уступки областей шведам, а во-вторых, многие переселения из этих уступленных областей в московские пределы. Переселялись отчасти по причине больших налогов, а главное, православные люди весьма неохотно поступали в подданство иноверной, лютеранской державы; особенно уходили оттуда лица духовные, т. е. священники и монахи. Шведское правительство в силу договора требовало выдачи перебежчиков; а московское от этой выдачи уклонялось и приказывало пограничным воеводам отсылать перебежавших крестьян далее от границы в дворцовые села и сажать там на казенных пашнях. Корела и другие уступленные области в церковном отношении продолжали причисляться к Новгородской епархии; новгородский митрополит ставил там священников и святил новые церкви. С одной стороны, шведы подозрительно смотрели на эти связи и требовали, чтобы митрополит сносился с православным духовенством в их областях; при посредстве местных шведских властей; а с другой — они избегали довести дело до явного разрыва сих церковных сношений, опасаясь в таком случае поголовного бегства жителей в русские пределы. В свою очередь, московское правительство подозрительно смотрело на тех русских людей, которые, перешедши под власть шведов, приезжали по торговым делам в московские города; например, в Новгороде оно не дозволяло пускать их в соборный храм св. Софии и вообще в Софийский кремль, а только в церкви на посаде: так как опасалось, что эти люди могли уже пошатнуться в православной вере; кроме того, оно опасалось найти в них лазутчиков. Те шведы, которые приезжали в Новгород учиться русскому языку, если принимали православие, уже не отпускались обратно на родину, и у кого они поселялись, с того бралась порука с записями.

Все эти недоразумения и пограничные столкновения, однако, не мешали политическому сближению Швеции с Москвою, потому что они в то время имели общего и притом сильного врага в польско-литовском короле Сигизмунде, который не покидал притязаний ни на шведскую, ни на московскую корону. Между шведами и поляками притом в 1620 году возобновилась борьба за Ливонию. Густав Адольф вступил в переговоры с Московским двором и приглашал его соединить свои силы для войны с Польшею. Около того же времени (в августе 1621 г.), от юного турецкого султана Османа II приехал послом в Москву, в сопровождении двух чаушей, грек Фома Кантакузен также с предложением союза против Польши-Литвы и с обещанием отвоевать обратно Москве Смоленск и другие города, отошедшие к Литве; к тому же союзу должен был приступить и крымский хан. Кантакузен передал просьбу и цареградского патриарха Кирилла Лукариса московскому патриарху Филарету о заключении союза с султаном. Московское правительство отпустило Кантакузена с благоприятным ответом.

Таким образом, в то время как в Германии открылась знаменитая Тридцатилетняя война протестантских государей с императором и папством, в Восточной Европе готова была выступить грозная коалиция против ревностного союзника папству, короля Польско-Литовского.

Несмотря на четырнадцатилетнее перемирие, заключенное в Деулине, отношения к Польше-Литве постоянно были натянутые. Москва имела многие поводы, чтобы жаловаться на польские неправды и даже разорвать перемирие. Неправды сии были перечислены на Земском соборе (в октябре 1621 г.), на обсуждение которого царь и патриарх предложили вопрос о войне с польским королем. А именно: порубежные литовские урядники в грамотах к русским воеводам продолжают именовать королевича Владислава царем и великим князем всея России; притом нарушают границы, захватывают государевы села и земли, ставят у нас свои слободы, селитру варят, золу жгут, рыбу ловят, всякого зверя бьют, помещиков и жителей порубежных грабят и побивают, многих русских полоняников, вопреки договору, не отпускают; паны-рада отправляют к московским боярам посланцев с такими грамотами, в которых называют царем Владислава, а имя Михаила Феодоровича пишут без государского титула, и даже „с укоризною (т. е. с глумлением), чего некоторыми мерами терпеть невозможно“.

Государи объявили Собору о посольстве к ним султана Османа, предлагавшего сообща воевать с Польско-Литовским королем и уже выступившего в поход; добавляли, что к той же общей войне с поляками зовут их крымский хан и шведский король Густав Адольф. На поставленный вопрос духовенство, бояре, дворяне, дети боярские, стрельцы, казаки и всяких чинов люди били челом царю Михаилу и отцу его патриарху, „чтобы они, государи, за святые Божии церкви, за свою государскую честь и свое государство против своего исконного недруга стояли крепко, сколько им, государям, милосердный Бог помочи подаст“, а служилые люди „рады биться не щадя голов своих“. Торговые люди предлагали давать на войну деньги, „смотря по их прожиткам“; служилые просили разобрать» их по городам, чтобы никто «в избылых не был». Решили объявить войну, если поляки не исправятся и не согласятся на московские требования. В города посланы известительные соборные грамоты, а также бояре, дворяне и дьяки для разбора (росписи) служилых людей.

Однако на этот раз война с нашей стороны не была объявлена, и соборный приговор остался неисполненным; хотя посланный боярами в Польшу гонец, с исчислением польских неправд, привез от панов-рады ответ весьма грубый и дерзкий. Государство еще далеко не оправилось от разорения, люди и средства для войны собирались медленно; а между тем обстоятельства успели измениться. Поход Османа II на поляков был неудачен. На сей раз они выставили значительные силы, наибольшую часть которых составляли казаки с своим гетманом Сагайдачным. Огромное войско султана встретило мужественный отпор; от Днестра он ни с чем вернулся в Царьград, где вскоре был свержен мятежными янычарами и убит. Густав Адольф, взяв Ригу (1621 г.) и завоевав еще часть Ливонии, в следующем году вновь заключил с поляками двухлетнее перемирие.

Итак, царь и патриарх не воспользовались благоприятными внешними обстоятельствами, чтобы свести счеты с злейшим врагом России, Сигизмундом III, и почти до конца сохраняли Деулинское перемирие. Но эта добросовестность не улучшила наших отношений: поляки не думали «исправиться» и продолжали свои неправды.[8]