Читать книгу "Сладкая горечь - Стефани Данлер"

– Продолжай.

– Долина Луары севернее. Там прохладнее.

Она кивнула, и я продолжила:

– А «Совиньон Блан», как оказалось, любит прохладу.

– Более прохладный климат означает более длительный период созревания. Когда винограду требуется больше времени для созревания…

– Он получается с более тонким вкусом. И в нем больше минеральности. Получается, что Сансер истинный дом «Совиньон Блан»?

Я ждала подтверждения или правок. Я вообще плохо понимала, что несу. Думаю, ей стало меня жаль, но я получила мрачную улыбку и – наконец! – полбокала «Сансера».

По окончании смены посудомойщики скатывали липкие пластмассовые коврики, и от почерневшего цементного раствора между плитками поднимался запах гнили. Кухня превращалась в пустой амфитеатр из нержавеющей стали, но все равно хранила эхо пламени, грохота и криков.

Младший кухонный персонал драил поверхности, оттирая и отскребая накопившееся за смену. Устроившись на морозильном ларе, двое официантов поедали из металлической лоханки маринованный красный лук. На хлебном столе превращались в суп остатки мороженого.

– Эй, новенькая, я тут.

Это он мне?

Джейк стоял на пороге холодильной комнаты. В руке у него – плошка с ломтиками лимона. Фартук – в пятнах вина, рукава рубашки высоко закатаны, на руках проступают вены.

– А тебе можно тут находиться? – Но на самом деле мне хотелось спросить: а ты вообще обо мне думаешь, как я думаю о тебе?

– Они тебе понравились? Я про устрицы.

Когда он произнес слово «устрицы», их вкус вспыхнул у меня на языке, точно только притаился или спал.

– Да, наверное, да.

– Тогда иди сюда.

Его татуировки проступили четче, когда он распахнул пошире дверь. Я поднырнула под его руку, оглядываясь, чтобы убедиться, что рядом нет Симоны. Я никогда не бывала с ним наедине.

– Мы нарываемся, чтобы нас тут заперли? – спросила я, а на самом деле подразумевала, «мне страшно».

Внутри стояли две открытые бутылки «Шнайдер Вайсс Авентинус», я заранее выставила этот сорт пива, чтобы отнести в бар, но сама его никогда не пробовала. Бутылки были прислонены к картонной коробке с ярлыком «Зелень», но полной мелких, ребристых раковин. Мы находились в холодильной комнате для морепродуктов. Алое филе тунца, разводы на тушках лосося, снежная треска. Холодок чуть щипал кожу, самую малость отдавал морем.

– Что значит эта татуировка? – спросила я, указывая на его бицепс.

Он опустил в рукав.

Джейк порылся в деревянном ящике с наклейкой «Кумамото», достал два крошечных камушка, стряхнул приставший мусор. На его штанину тут же налипла нитка водорослей.

– Они выглядят такими грязными, – прошептала я.

– Они секрет. Тут требуется вера.

Его голос был тихим, не громче гула от мотора холодильника, и я невольно поежилась и придвинулась к нему. Достав из кармана столовый нож, он загнал острие в невидимую трещину. Два поворота запястья, и раковина открылась.

– Где ты этому научился?

Он спрыснул лимоном.

– Давай скорей.

Я щелчком откинула раковину. Я была готова к солености. К мягкости. К непререкаемости и странности ритуала – полного адреналина, глубоко личного. Я тяжело выдохнула, закрыла и открыла глаза.

Джейк смотрел на меня.

– Само совершенство, – сказал он.

Он протянул мне пиво. Оно было почти черным, вкрадчивым, как шоколад, и тяжелым. И у него было кремовое послевкусие, под стать кремовости устриц. От сенсорной магии кровь ударила мне в голову, на коже выступили мурашки. Не обращай на него внимания. Отведи взгляд. Я посмотрела на него.

– Можно мне еще?

Лежа в постели, я чувствовала, как боль из натруженной спины утекает в топчан. Я коснулась шеи, плеча, бицепса. Я прямо-таки чувствовала, где переменилось мое тело. Я посмотрела на мобильник: четыре сорок семь утра. Черный воздух недвижим, ни дуновения ни внутрь, ни наружу. Жар лип к коже, даже вентилятор не мог его разогнать.

По пути в туалет я увидела, что мой сосед полуголым отрубился на диване. Грудь у него блестела от пота, он храпел. В его комнате на полную мощь ревел кондиционер. Бывают же такие недоумки…

Ванная в нашей квартире представляла собой узкий загончик, выложенный мелкой коричневой плиткой, с коричневой затиркой и коричневым же плесневелым плинтусом. Включив холодную воду в душе, я то вставала под него, то выходила, охая и вздыхая, пока кожа у меня не задубела. Расстелив поверх простыней полотенце, я легла совершенно мокрая. Жар опустился снова – точно облако огромной мошки.

Я коснулась низа живота, бедер. Я становлюсь сильнее. А потом я ощутила прилив желания, какого не испытывала месяцами. Я слишком уставала, чтобы мастурбировать. Когда я себя касалась, мне чудилось, я окаменела. Я увидела, как Джейк спускает джинсы в раздевалке, его поношенные длинные трусы, его бледные ноги. Я подумала о поте у него на руках, о том, как яростно он встряхивает шейкер, как пропиталась потом его белая футболка в тот день, когда я впервые его увидела. А когда я попыталась представить себе его лицо, то увидела пустоту. У лица не было черт, только глаза. Но это не имело значения. Я кончила внезапно и благодарно.

Мое тело светилось и блестело в скомканном свете от уличных фонарей. Я привыкла быть одна. Но я и не подозревала, что на свете есть столько одиноких людей. А сейчас я знала, что по всему южному Уильямсбургу люди смотрят в потолок и молятся, чтобы прилетел ветерок и исцелил их, и вот так я себя потеряла. Я испарилась.

VI

Ты обжигаешься. Обжигаешься по факту присутствия.

О винные бокалы, выползающие из клубов пара в мойке. О пароотвод кофемашины в засохших разводах молока. О подтекающий кран в раковине за стойкой бара. О фарфоровые тарелки, раскалившиеся на тепловом столе под лампами нагрева на раздаче.

Ожоги на перепонке между большим и указательным пальцами, на подушечках пальцев, на запястьях, на внутренней стороне локтей и – как ни странно – чуть выше локтя с внешней стороны… Я меняла ленту в сервис-принтере, мне пришлось пройти за спиной у Шефа, и я наткнулась на ручку медной сковороды. Я вскрикнула, сковорода крутанулась и упала на пол. Шеф выслал меня из кухни, и до конца ланча я сервировала столы.

Ожоги зажили, а кожа сварилась.

Порезы на костяшках пальцев от того, что неумело срывала фольгу горлышек винных бутылок.

Скотт сказал:

– Кожа настолько грубеет, что ее ножом не разрезать.

И голыми руками выхватил тарелку из гриля-саламандер[13], чтобы это продемонстрировать.