Читать книгу "Бельканто - Энн Пэтчетт"

– Спасибо, – сказала она.

– Спасибо, – повторил он.

– Вы за ним присмотрите?

В этот момент аккомпаниатор поднял голову и попытался потверже встать на ноги.

– Спасибо, – еще раз повторил господин Хосокава с нежностью.

Другие одинокие мужчины, в основном официанты, которые сами жаждали освободить певицу от этого умирающего иностранишки, ринулись на помощь господину Хосокаве и вместе с ним оттащили мокрого от пота аккомпаниатора в левую часть комнаты. Его светлая голова моталась из стороны в сторону так, словно у скандинава была перебита шея. Господин Хосокава обернулся, чтобы посмотреть на Роксану Косс, и его сердце сжалось при мысли о том, что она останется в одиночестве. Ему хотелось поймать ее ответный взгляд, но она смотрела на аккомпаниатора, висевшего на плече господина Хосокавы. Теперь, глядя на него издали, она наконец осознала, насколько ему плохо.

А господин Хосокава, наблюдая все эти пылкие прощальные поцелуи, вдруг вспомнил, что у него в мыслях не было везти сюда жену. Он даже не сообщил ей, что она тоже приглашена и что речь идет о праздновании дня его рождения. Просто сказал, что уезжает по делам. В семье было негласное правило: во время командировок мужа госпожа Хосокава оставалась дома, с дочерями. Они никогда не путешествовали вместе. Теперь он смог убедиться, насколько мудрым было такое решение. Он уберег свою жену от массы неприятностей, а может быть, и от кое-чего похуже. Он ее спас. Но все же не мог не мучиться вопросом: а каково было бы им стоять тут вместе? Как сильно опечалились бы они, услышав приказ разойтись по разным углам комнаты?

Эдит и Симон Тибо молча смотрели друг на друга – казалось, целую вечность, но на самом деле не дольше минуты. Наконец она его поцеловала, и он сказал:

– Скорей бы ты оказалась снаружи.

Он мог сказать что угодно, слова сейчас не имели значения. Он думал о тех двадцати годах брака, когда он любил ее, совсем ее не зная. Теперь он должен понести за это наказание, за все потерянные годы. Дорогая моя Эдит. Она сняла с себя тонкий шелковый шарфик. А он ведь и забыл попросить об этом. Шарфик был прелестного голубого цвета – цвета обеденных сервизов королей, цвета грудного оперения птичек, порхающих в этих забытых богом джунглях. Эдит скомкала шарф в крохотный шарик и втиснула в сцепленные руки мужа.

– Не делай глупостей, – сказала она, и, поскольку это было последнее, о чем она его попросила, он с готовностью поклялся, что не будет.

В целом разлучение заложников прошло вполне цивилизованно. Никого не пришлось оттеснять от своей половины оружейным стволом. Когда стало ясно, что время истекло, мужчины и женщины просто разошлись в разные стороны, как будто того требовал исполняемый ими сложный танец, и очень скоро партнеры снова воссоединятся в новом круге для исполнения других па.

Месснер достал из бумажника пачку своих визитных карточек и раздал их командирам, дал одну Гэну и одну – предусмотрительно – вице-президенту. Остальные он оставил на кофейном столике.

– Здесь номер моего сотового, – сказал он. – Не рабочий, личный. Захотите поговорить со мной – звоните. Специально для этого дома правительство распорядилось держать линию свободной.

Каждый взглянул на свою карточку, несколько озадаченный. Как будто Месснер приглашал их на ланч, как будто не понимал всей серьезности положения.

– Может, вам что-нибудь понадобится, – уточнил Месснер. – Может, вы захотите поговорить с кем-нибудь снаружи.

Гэн слегка поклонился. Ему хотелось поклониться Месснеру в пояс, поблагодарить за то, что он пришел в этот дом, рискуя жизнью, но он решил, что его никто не поймет. В это время к столику подошел господин Хосокава, взял одну карточку, пожал Месснеру руку и склонился в глубоком поклоне.

Командиры Бенхамин, Альфредо и Эктор отправились к группе мужчин у стены, отделили рабочих, официантов, поваров и другую прислугу и велели им встать вместе с женщинами. Раз уж их заветным желанием было совершить революцию и освободить трудовой народ, они не хотели держать его представителей в заложниках. Затем они спросили, есть ли среди мужчин больные, и этот вопрос Гэн повторил несколько раз. Казалось бы, тут каждый должен был объявить, что у него слабое сердце, но удивительное дело – в толпе заложников воцарилось молчание. Вперед выступили лишь несколько дряхлых стариков, да один красивый итальянец предъявил медицинский идентификационный браслет, после чего был немедленно возвращен в объятия супруги. Лишь один человек солгал и не был разоблачен – доктор Гомес объяснил, что у него давно не работают почки и он уже опоздал с диализом. Жена со стыдом отвернулась от него. Самый больной среди мужчин, аккомпаниатор, не смог даже сам подать голос, и его посадили в кресло в таком месте, где, как все надеялись, о нем точно не забудут. Священникам тоже позволили уйти. Монсеньор Роллан трогательно перекрестил заложников и перешел в правую часть помещения. А вот отец Аргуэдас, которого не ждали никакие неотложные дела, попросил разрешения остаться.

– Остаться? – переспросил командир Альфредо.

– Вам же понадобится священник, – ответил тот. Командир слегка улыбнулся, впервые за все время.

– Право, вам лучше уйти.

– Но если люди останутся здесь до воскресенья, кто-то должен будет отслужить мессу.

– Мы сами за себя помолимся.

– Прошу прощения, сеньор, – объявил священник, потупив глаза. – Но я остаюсь.

На том и порешили. Монсеньор Роллан мог лишь беспомощно наблюдать за этой сценой. Он уже стоял рядом с женщинами, и приключившийся с монсеньором позор наполнял его сердце звериной яростью. Он бы задушил молодого священника собственными руками, но поздно – монсеньора уже спасли.

Вице-президента вполне могли бы отпустить как нуждающегося в медицинской помощи, но он даже не стал об этом просить. Вместо освобождения ему, сотрясаемому лихорадкой и непрерывно прикладывающему к лицу лед, было велено подойти к воротам и сделать для прессы объявление об освобождении части заложников. Рубен Иглесиас даже толком не успел попрощаться с женой. Эта достойная женщина всю себя посвятила карьере мужа, но даже словом не обмолвилась, глядя на то, как супруг пускает дело ее жизни под откос. Дочерям, Имельде и Розе, вице-президент тоже не смог уделить ни минуты, а ведь они так хорошо себя вели, весь день спокойно пролежали на полу, играя в какую-то сложную игру на пальцах. Он ничего не сказал Эсмеральде – не смог найти слова, чтобы выразить свою благодарность. Он очень беспокоился за нее. Если его убьют, не откажут ли ей от дома? Он надеялся, что не откажут. У нее такая красивая осанка, и она так терпеливо возится с детьми. Она научила их рисовать зверей на маленьких камушках, а потом складывать из этих камушков сложные картины. Наверху этих камушков накопилось великое множество. Его жена вцепилась в сына с такой силой, что тот заплакал. Она очень боялась, что малыша у нее отнимут и оставят вместе с мужчинами, но Рубен погладил ее по руке и успокоил. «Не станут его причислять к мужчинам», – сказал он. Поцеловав Марко в макушку, в шелковые, пахнущие детством волосы, он направился к двери.