Читать книгу "Утешный мир - Екатерина Мурашова"

– Тебе не за что извиняться. Нет ничего естественнее горевания о близком человеке.

– Да, да, я сейчас…

– Тасенька… – я вдруг решила дать волю тому ощущению жалости и сочувствия, которое возникло у меня сразу по ее приходу. Она уже слишком много (для себя, в принципе закрытой и неразговорчивой) рассказала, для дальнейшего ей нужен был лишь небольшой толчок, движение навстречу.

Сильная, умная, хотя и не особенно образованная бабушка была главой семьи и матерью Тасиного отца. Он выпивал и раньше, до ее смерти, но мать умела держать сына в рамках. После смерти матери он слетел с катушек: сначала вроде бы от горя, а потом – просто так. Потерял работу, перебивался случайными заработками, а то и вовсе сидел дома. Мать Таси работала на двух работах (одна из них – с ночными сменами) и старалась поменьше бывать дома. Сначала она надеялась и говорила Тасе, что муж и отец «перебесится и возьмет себя в руки», а теперь уж и вообще непонятно что. Но все равно уйти им с Тасей некуда: квартира была бабушкина, а теперь – отца, у мамы своего жилья нет. Отец в пьяном виде бывает буйным, но в последний год Тася, многое переняв (да и просто унаследовав, наверное) от бабушки, научилась по крайней мере обеспечивать свою личную безопасность.

– У меня и подружек, считайте, нет, – грустно сказала девочка. – Хотя со мной, я знаю, многие согласились бы дружить, но ведь в дружбе надо не только брать, но и давать («Опять бабушка со своим суровым кодексом!» – подумала я), а я же даже и в гости никого не могу пригласить и ничего рассказать тоже…

«Многие хотели бы со мной дружить…» Я никогда не видела Тасю, но почему все-таки ее история кажется мне знакомой?

– Тася, откуда ты обо мне узнала?

– У нас одна девочка в классе, Ксюша Веревкина, недавно у вас была. Так вот она рассказывала, что вы прикольная (ой, простите! – улыбка сквозь слезы), и я тогда подумала: схожу, вдруг вы мне что-то про Нину Семеновну посоветуете…

– Ксюша Веревкина! Конечно, вспомнила! Тася – это ведь сокращенное не от Анастасии, как я подумала, а от Татьяны?

– Да, Тасей меня бабушка звала, а в школе больше Таней. Я Таня Краснова.

Девочка, в которую все влюблены и которая может выбирать даже из старшеклассников. Девочка, с которой все девчонки мечтают дружить. Девочка, красоте, грации и чувству собственного достоинства которой завидует не только пышечка Ксюша Веревкина, но и одинокая некрасивая математичка.

Одновременно эта девочка покорно тащит на себе груз 1) несомненно тяжелой бабушкиной жизни (бабушка, прежде чем уйти, полностью передала внучке свой опыт в виде системы афоризмов), 2) домашнего ада (мать фактически сбежала, а четырнадцатилетняя Тася вслед бабушке пытается обуздать отца), 3) ответственности за то, что она кому-то нравится («Мне, в сущности, нечего им дать, и поэтому я, чтобы не обмануть, держусь от всех в стороне»), 4) и за то, что не нравится («Что мне сделать, чтобы наладить отношения с Ниной Семеновной?»).

– Ты придешь ко мне еще, – сказала я.

Я психолог-консультант и практически не занимаюсь психотерапией. Но бывают же исключения!

Мы достаточно быстро выяснили, что не можем изменить Нину Семеновну и ее отношение к жизни. Тася готова была ради мира во всем мире стать «собакой снизу» (то, чего и добивалась Нина Семеновна), но потом мы вместе решили, что в данном случае это нерационально. Поэтому Тася перешла в параллельный класс (информатики), где математику вел другой учитель, с которым у нее сразу же установились прекрасные, творческие отношения.

Не сразу, но мне удалось убедить Тасю, что у нее уже есть достаточно ресурсов для того, чтобы строить продуктивные для всех участников событий дружеские отношения. А приглашать кого-то домой, если ей не хочется, вовсе не обязательно. Рассказала, как я сама росла в мире коммуналок, когда в одной комнате зачастую жили по пять человек и приглашать гостей было просто физически некуда. Ничего, обходились.

В новом классе Тася немного оттаяла, и у нее сразу же и закономерно завелись приятельницы, а потом и красивый роман с мальчиком из десятого класса. Я ей была больше не нужна, и мы попрощались. Уже «на выходе» я уловила в ее взгляде какую-то недосказанность.

– Ну что там еще?

– Ксюша Веревкина на меня обижается.

– За что же?

– Она говорит, что вы со мной вот уже сколько возитесь, а ей даже не сказали еще раз прийти.

– Ксюша обижается не на тебя, а на меня! – я наставительно подняла палец. – Скажи ей, что, если хочет как-то поработать со своей обидой, пусть обращается по адресу.

– Да хорошо, я ей передам, спасибо, – с явным облегчением сказала Тася, тепло улыбнулась мне и грациозно, с высоко поднятой головой ушла по коридору в свою жизнь.

Я забыла сказать ей, что бабушка, если бы могла ее видеть, наверняка гордилась бы внучкой.

Женька

– Вы мне ничем не поможете.

Девушка не спрашивала, а утверждала. Возражать ей («А вот и помогу!») показалось мне глупым, сразу соглашаться – еще глупее, поэтому я промолчала, и мы просто рассматривали друг друга.

Девушка была невысокой, полненькой, с маленькими ступнями и кистями рук. Лицо наполовину прикрывали неровно обрезанные темные волосы. Симпатичная или нет – понять было невозможно. На лице девушки лежала тень, и она падала не только снаружи, от волос, но и, если можно так выразиться, изнутри. Природы этой тени я не понимала, потому что присутствия большой психиатрии не чувствовала. А что же еще?

Мать очень просила меня: две попытки самоубийства почти подряд, второй раз едва откачали, единственный ребенок, умный, талантливый, любимый, всегда все было хорошо и вот, лекарства тоже не помогают… Я позволила себя уговорить, а теперь об этом почти жалела.

– Женя, сколько вам лет?

– Двадцать один. А сколько бы вы дали?

– Я бы затруднилась с ответом, – честно ответила я.

– Я все равно не буду жить, – равнодушно сказала девушка. Рисовки в ее утверждении почти не было, и это пугало больше всего. – А все, что вы придумаете, чтобы мне возразить, я могу сказать сама себе перед зеркалом. И оно совершенно ни в чем меня не убеждает.

Я кивнула, соглашаясь. Знакомое ощущение: все аргументы, которые вы можете привести по тому или иному вопросу, я знаю и сто раз проговаривала сама себе. И ни в чем саму себя не убедила.

– Скажите, Женя, ваши трудности, в чем бы они ни заключались, начались когда?

– Когда? – Женька задумалась, потом неуверенно предположила: – Ну, наверное, когда я родилась? Ведь если я сейчас хочу умереть, молодой и здоровой, то, наверное, уже само мое рождение было ошибкой?

Этому утверждению нельзя было отказать в некоторой логичности, но меня, конечно, интересовало нечто совсем другое.

– Ладно, сформулирую иначе: когда вы поняли, что многое в вашей жизни идет не так, как вам бы хотелось?