Читать книгу "Киномеханика - Вероника Кунгурцева"

— Раиса, если ты не враг своему ребенку, не вынуждай меня на крайние меры, — строго и вместе с тем доверительно, как читают детям нотации, заговорила она. — Ты ведь знаешь, что за только что освободившимися из заключения надзор строг. Стоит мне заявить в милицию — и твоему сыночку не избежать крупных неприятностей за совершённое в общественном месте особо дерзкое и циничное хулиганство. Но я тоже мать, у меня есть сердце. Неси скорее из дома эту треклятую пленку. Мы ее вместе засветим — и делу конец.

— Да вот же она, — сказала Раиса, разжимая ладонь, в которой тяжелой улиткой чернела кассета, из ее плотно сомкнутых бархатных губ был выпущен кончик фотопленки. Но прежде, чем баба Шура успела что-то сообразить, женщина вновь крепко сжала кулак. — Да, я знаю, что только что освободившиеся из мест лишения свободы ходят как по лезвию ножа. Доброхоты только и ждут, что человек оступится, чтобы сделать из него рецидивиста. Умышленно или нет, его подстрекают на опасные шаги — например, девушка, пять лет назад принимавшая от него дорогие подарки и делавшая ему авансы, теперь едва его замечает. Это, мягко говоря, некрасиво. И заслуживает презрения. С юридической точки зрения сюрприз, преподнесенный судимым Владиленом Зотовым своей соседке Евгении Лунеговой, не имеет оправдания. Но по-человечески и по-женски я его понимаю. Вслух я его кляну за неосторожность, но мысленно ему аплодирую. И как мать, я сделаю всё возможное, чтобы оградить его от ваших кляуз в милицию. Но именно поэтому я не уничтожу эту пленку, а буду хранить ее как зеницу ока, как мое единственное оружие возмездия! — Раиса перевела дух, но то, что она заявила дальше, шокировало даже видавшего виды Марата, хотя всё вежливее звучал ее голос, и бабу Шуру она назвала даже по имени-отчеству: — Вы верно подметили, Александра Тихоновна, что у меня и дубленка, и итальянские сапоги, и еще много чего есть. И всё это я готова продать, чтобы ваша внучка в костюме Евы фигурировала не только на страницах буржуазной прессы, но и глядела со всех досок объявлений в нашем городе, чтобы она в виде какой-нибудь дамы или десятки присутствовала в каждой колоде непристойных карт, которые продают в поездах глухонемые прохвосты. А в одно прекрасное утро ее огромный фотопортрет появится на афише кинотеатра, где она работает… Если вы или ваша внучка только посмеете капнуть в милицию, я гарантирую вам грандиозный скандал!

При последних словах баба Шура попыталась выхватить пленку, но Раиса подняла ее над головой.

— Караул! — крикнула нарочито плаксивым голосом низкорослая старушка, подпрыгивая и всплескивая руками. — Вот она, интеллигенция! Работница очага культуры, мать спекулянта, всё, говорит, продам за границу. Ты свидетель! — И внезапно она схватилась за Марата, как за якорь спасения. Но так очевидно беспомощен был этот жест отчаяния, что Марат даже не попытался высвободить руку, хотя она больно впилась в нее худыми старческими пальцами, как испуганная птица кривыми когтями. То она называла его мазуриком, то тянула в свидетели, фактически возвращая по сию сторону закона, в число заслуживающих доверия граждан. Но он не был ни тем, ни другим. Раиса — и это было для Марата гораздо удобнее, — напротив, недооценивала его и не считалась с его присутствием. Продолжая держать кассету над головой и поигрывая ею в высоко занесенной, как для удара, руке, она уже уходила напряженной подрагивающей походкой от обескураженной старушки по каким-то ведущим со двора каменным ступеням. Марат заметил, что в этом дворе и этом доме из-за обилия зелени и сложного рельефа люди как-то быстро вдруг выныривали откуда-то и так же внезапно исчезали.

Пока он был нечаянным свидетелем ссоры, мимо него несколько раз шмыгнула туда и сюда Эля. Она не тратила зря время и после ухода Раисы вместе с матерью показалась из двери подъезда. Они вышли уже с вещами. Лора была наспех причесана и заплакана. В искреннем горе и без искусственно увеличенной париком головы она казалась гораздо привлекательнее, чем в момент первого знакомства. И если ее далекий северный муж испытывал к ней привязанность, то сейчас Марат понимал его гораздо лучше. Собрались они плохо. Эля, сурово сжав губы, почему-то прижимала к груди, очевидно, мамину дамскую сумочку с деньгами и документами, тогда как Лора в одной руке держала за длинные ремешки босоножки; при ходьбе она для равновесия сильно закидывалась всем телом влево, потому что по правой коленке ее хлопал тяжелый чемодан. Из-под его защелкнутой в спешке крышки торчал короткий рукав клетчатого платья, обшитый рюшем. Впрочем, всё это, как вскоре выяснилось, было несущественно, потому что перебирались они всего метров за сто от дома, в этот же двор, в сарай дяди Коли. Эля, по ее словам, уже успела заручиться его согласием принять их на последние дни отпуска. Матери он поставит раскладушку, а Элю вполне устроит гамак. Зато для бабы Шуры эта новость послужила последней горькой каплей, окончательно переполнившей чашу ее терпения. Хотя все слышали, как пять минут назад баба Шура грозилась выставить Лору за порог, теперь с такой же отчаянной решимостью она принялась удерживать квартирантку. Причем в криках, которыми сопровождалась борьба — Марат всегда этому поражался в женских конфликтах, — присутствовала по-своему безукоризненная логика. Вчера, в ярости восклицала Шура, навеки ославили внучку, а сегодня, раз бабка осмелилась сказать слово в защиту, позорят и ее, выставляя хозяйкой, которая способна прогнать замужнюю женщину с ребенком под кров женатого мужчины. Нет, она хоть и простая техничка, моющая за публикой полы в кино, но приличия знает: сколько лет работала (да и сейчас трудится совместителем) с людьми самого высокого пошиба в военном санатории — и не будет стеснять дорогих гостей, пусть занимают и комнату, и сарай, а они с внучкой заночуют в подсобном помещении в кинотеатре или на пляже. Баба Шура всхлипывала и хватала Лору за ручку чемодана. И хотя Марата происходящее никак впрямую не касалось, он растерялся.

Однако с той же непривычной логикой, в которой ясно прослеживалась определенная цель, но не было никакой последовательности в ее достижении, Марата выручила Эля. Эта маленькая женщина, тихонько отведя его в сторону, сказала, что разумнее всего сейчас пойти в кино, оставив квартирную хозяйку наедине с матерью, — так они легче всего помирятся. Судя по всему, девчонке не впервой приходилось улаживать их ссоры.

Глава 7

По дороге в кино

Места постоя Марат привык покидать так, как если бы ему никогда не предстояло вернуться. Хотя было стойкое ощущение, что он еще наведается в этот нашпигованный страстями дом на склоне, он постарался перед уходом убрать все следы своего пребывания. Чтобы не оставить по себе плохой памяти и страхуясь от возможных неприятностей в будущем, он попросил Элю унести обратно в хозяйский сундук забытую посреди двора замшевую куртку: в неразберихе ссоры вещь могла затеряться, и та же баба Шура, которая умоляюще хватала Марата за руку, так же скоро и безапелляционно заподозрила бы его в краже.

Похвалив себя за такую дальновидность, Марат в то же время едва не оставил на бельевой веревке личную нейлоновую сорочку старшего узника Петрика, так как опознал ее только подойдя вплотную по внушительному размеру ворота и отсутствию пуговиц на манжетах. Вместо них были прорезаны петли под запонки. Чьи-то заботливые руки не только выстирали сорочку, но и перекрасили из белого в темно-лиловый цвет из-за въевшихся в ткань пятен крови — они и теперь проступали на груди, но меньше бросались в глаза. Вообще, рубашка стала менее маркой и претенциозной. Снежно-белую нейлоновую сорочку Петрик получил в посылке с воли как выходную одежду, но до окончания срока не носил, и от долгой лежки на синтетической ткани появились бледно-желтые разводы, словно ткань прижгли утюгом. Но даже в таком виде, даже с учетом того, что Марату сорочка была велика, она придавала ему гражданский и даже несколько стиляжный вид, особенно когда он закатывал до локтя рукава, оказавшиеся для его рук чересчур длинными, хотя вчера на катере Адик в запале полемики и высказал предположение, что он мог снять ее с убитого, но смехотворность такого предположения не стоила даже ответа. Старый сиделец Петрик, конечно, не так мелочен и наивен, чтобы надеяться, что его одежда после многотысячекилометровой носки вернется к нему в первозданном виде. Он предусмотрел главное: оставил себе серебряные, в виде театральных масок, запонки. Сорочку Марат раздобудет ему новую, похожую. Словом, неведомо чья идея ее перекрасить легла точно в масть, но именно этим загадочная непрошеная забота настораживала. Марат попытался у Эли выведать, кто ему «испортил» рубашку (из осторожности он решил оставить за собой право выдвинуть претензию), но девочка не знала и торопила его в кино.