Читать книгу "Чао, Вьетнам - Эльдар Саттаров"

– Временный исполнительный комитет так же распустить и сформировать на его основе расширенный Народный демократический комитет, – приказал Лан, и Чанг подумал: «И его переименуем. Какие проблемы?» Но Лан строго добавил: – В частности, включить в его состав Безумного Бонзу из Хоа-хао.

– Есть, товарищ Лан, – ответил Чанг со значительно убавившимся энтузиазмом и мрачно подумал про себя: «Только не Бонзу, черт бы его побрал».

На первом же заседании Народного комитета посреди дебатов Бонза затряс головой, схватил ее обеими руками и, непритворно вытаращив глаза, ткнул указательным пальцем в Чанга.

– Было мне видение – на этом человеке кровь!

«Ну вот, начинается», – тоскливо подумал Чанг и обернулся к присутствовавшим здесь же товарищам из ЦК. Те угрюмо рассматривали обоих, ожидая, что будет дальше. Чанг поднял было обе руки в примиряющем жесте, но Бонза крикнул:

– Здесь! Здесь распивал он коньяк с французским полковником, а потом рассказывал журналистам об их уговоре!

«Неужели его никто не заткнет? – подумал Чанг и опять обернулся к Вьету и Лану Оба продолжали внимательно наблюдать за ними. – Что ж, хорошо, псих, дам я тебе мой политический ответ», – сказал про себя Чанг и невольно положил руку под столом на деревянную кобуру своего допотопного маузера.

– О-о, вижу, чую – недоброе ты задумал! – выкрикнул Бонза, вскочив и сжигая его уже абсолютно сумасшедшим взглядом. Чанг невольно вжал голову в плечи. Бонза рухнул на стул и, положив голову на свои руки, впал в прострацию. Вьет и Лан переглянулись и вышли, не проронив ни слова.

Товарищ Чанг почему-то решил, что из неприятной ситуации он на этот раз сможет выкрутиться при помощи англичан, чье прибытие ожидалось со дня на день. Именно англичане должны были принять капитуляцию у японского командования в соответствии с потсдамскими решениями. Когда товарищи из ЦК отбыли на Север, Чанг распорядился нарисовать приветственный баннер на английском «Добро пожаловать, наши дорогие союзники!» и растянуть его на фасаде генерал-губернаторского дворца вместе с флагами коммунистического Вьетминя и «юнион Джеками», древко к древку.

Однако когда полковник Грейси во главе Союзной комиссии и батальона непальских гурков подъезжал к резиденции на видавшем виды додже, приветственные растяжки и особенно странное сочетание знамен сильно озадачили его. Он велел шоферу остановиться и подробно расспросил его о том, кто занял дворец индокитайского генерал-губернатора. Узнав, что там засел некий Чанг из Вьетминя, бывший каторжник и стукач, генерал удивился еще больше и спросил водителя, где же находится штаб японского командования. Тот лишь пожал плечами. Тогда он велел шоферу немедленно доставить его к японцам, где бы они ни были. Объехав улицы с разграбленными продовольственными лавками и модными магазинами, порт и аэродром, заглянув в Арсенал и Индокитайский банк, генерал нашел японский штаб во дворце губернатора Кошиншины. Это были остатки офицеров императорской армии из тех, что еще не вспороли себе животы и не ушли в джунгли сражаться за Вьетминь. Они сидели в столовой, одетые в белые домашние халаты, и задумчиво ели рисовые колобки. Сэр Грейси обратился к ним в возвышенных выражениях и, взывая к их воинскому долгу и офицерской чести, упрекнул в том, что они не смогли передать ему вверенные территории в состоянии полной законности и правопорядка. Японцы внимательно слушали его, продолжая жевать и рассматривая англичанина со смесью искреннего любопытства и немого восхищения перед победившей стороной. Они никак не отреагировали на его морализирующие доводы, но, тем не менее, согласились сопроводить его, чтобы «побыстрей выкинуть этого проходимца из Дворца».

Вопреки его ожиданиям, товарищ Чанг очистил помещение без особых возражений. Он угодливо расшаркивался и поминутно раскланивался с самим сэром Грейси, японцами и гурками[42]. Вместе со своим окружением он перебрался в здание ратуши. Чанг все еще надеялся со временем договориться с англичанами.

22

Приняв у японцев аэродром Таншоннят, Грейси наладил бесперебойную доставку снаряжения, продовольствия и вооруженных сил – как англо-индийских войск, так и французской морской пехоты из Джибути. Начинала сбываться мечта де Голля сорокового года – британские штыки расчищали дорогу Франции, то есть ему, де Голлю, к утраченным было богатствам Империи. Одновременно полковник Грейси со своими гурками начал потихоньку, квартал за кварталом, район за районом отвоевывать город, действуя осторожно, в обход как Вьетминя, так и анархистствующих элементов, мародеров и «вооруженных провокаторов из IV Интернационала», от которых столь старательно открещивался при первой встрече «мистер Чанг», безуспешно пытаясь придать себе респектабельности. Сначала гурки заняли несколько остававшихся без присмотра или под скудным контролем полицейских участков, с их разгромленными кабинетами и кострищами от сожженных без разбора досье. Бойцы Вьетминя, которые стояли бы до конца, если бы к этим участкам приблизились французы, по устному распоряжению товарища Чанга, мирно передавали их гуркам. Затем Грейси при помощи рассеянных, задумчивых японцев прибрал к рукам казначейство и Индокитайский банк, установил контроль за водоснабжением и подачей электроэнергии городу.

Все те же печальные японские офицеры, следуя его четким указаниям, передали французам Арсенал и пороховой склад. Несмотря на это, хорошо вооруженные бойцы Вьетминя и банды «Комитета налетчиков» не подпускали гурков ни к ратуше, ни к окружавшим ее полицейским участкам, заняв круговую оборону. Однако сэр Грейси был очень упрямым человеком и, задавшись целью покончить с царящей в городе анархией и распространением коммунистической заразы, он осуществлял все свои планы. Отбив Центральную тюрьму, он освободил несколько тысяч французских солдат, среди которых были не только десантники, взятые в плен Вьетминем, но и морские пехотинцы, томившиеся в заточении еще со времен японского путча. Французские колонизаторы продолжали целыми толпами прибывать в освобожденный Сайгон, и Грейси охотно их всех вооружал. Каждое утро из Арсенала отбывали несколько под завязку загруженных грузовиков, развозивших оружие и амуницию по всему городу. Тогда Народный демократический комитет призвал жителей города к всеобщей забастовке. Уже на следующий день новоприбывшие колонизаторы оказались без поваров, прачек, грузчиков, носильщиков, портовых рабочих, водителей. Встал весь общественный транспорт, закрылись все продовольственные и модные магазины. Взбешенный сэр Грейси в ответ ввел комендантский час и объявил о расстреле на месте за любые акты саботажа, грабежей или вооруженного сопротивления. В четыре часа утра начался кровавый реванш. Толпы вооруженных французов, солдат и гражданских неожиданно напали на бастионы Вьетминя, перестреляв застигнутых врасплох часовых. Потом весь центр Сайгона начал захлебываться и стремительно тонуть в яростных, ожесточенных перестрелках. Они, конечно же, перебудили всех окрестных жителей, кроме дяди Нама.

Мы с Софи затаив дыхание наблюдали за нашей улицей, то и дело прочерчиваемой цветными пляшущими кардиограммами трассирующих пуль, и прислушивались к ставшим уже привычными перехлестам пулеметных очередей, минометной канонаде и мелкому дождику летящих во все стороны осколков штукатурки. Прямо у нашего порога застыла сидя, привалившись к стене нашего дома, красивая сорокалетняя женщина в аозае, с простреленным виском. Ее муж, местный рикша, лежал, распластавшись на асфальте, истекая кровью, и голова его покоилась на коленях оплакавшей его жены, которую шальная пуля настигла в этом положении. А на рассвете мы своими глазами видели, как группу рассаженных у стены коммунистов, связанных по рукам и ногам, безоружных и беззащитных, в упор расстрелял из блестящего, новенького «вальтера» какой-то неопрятный проходимец бомжеватого вида. Он убивал их выстрелами в голову, а они смеялись ему в лицо, плевали под ноги и осыпали его оскорблениями. Не выдержав этого зрелища, Софи зажмурила глаза и заткнула уши, заливаясь слезами, но, когда я в бешенстве схватил свой трофейный ножик, нажал на кнопку, одним щелчком выбросив наружу острое лезвие, и собирался выбежать на улицу, чтобы наброситься на гада, она упала передо мной на колени и, крепко обняв за ноги, не пустила, повторяя в слезах: «Пожалуйста, не надо, Мишель, пожалуйста, не надо, Мишель, пожалуйста, не надо, Мишель, Мишель, Мишель». Сердце мое дрогнуло, и я остановился.