Читать книгу "Язык огня - Гауте Хейволл"

— Сердце, — ответил Ингеманн. — Думаю, теперь тебе придется все делать одному.

— Сердце? — переспросил Даг, словно не понимая.

— Теперь ты — начальник пожарной команды, Даг, — сказал отец и положил руку на руль.

Он постарался улыбнуться, но Даг сделал вид, что не заметил. Глядя куда-то вперед, он сказал:

— Не волнуйся, папа, больше пожаров не будет. Это был последний.

Забрезжил рассвет, солнце уже поднималось над восточными склонами. Там, где раньше стояли два амбара, остался только теплый липкий пепел. Пепел и четыре камня на дне ущелья Лейпланнсклейва. Весь день подходили зеваки. Новость разлетелась быстро.

Еще один пожар? Быть не может!

Автомобили медленно проезжали мимо, тормозили, окна открывались, запах свежего пожара врывался в салон, и машины продолжали движение. Несколько мальчишек приехали на велосипедах, они нашли пустую бутылку из-под лимонада, разбили ее о камень, испугались и укатили обратно. Муравей карабкался по осколкам. Мухи и комары кружили над влажным пеплом. Наступил вечер. Солнце зашло за склоны. Был май, почти летний вечер. И все равно стемнело быстро. Около полуночи весь поселок затих. Белый, почти прозрачный туман висел над землей. Непонятно, откуда он взялся. Между деревьев замер зверь. Глаза смотрели прямо в темноту. В окнах еще был свет. Люди укладывались спать, оставляли свет, закрывали глаза, складывали руки.

И что?

Вдалеке двигался автомобиль. Приближается он? Едет сюда? Нет. Он очень далеко. И все стихло. Все как обычно. Что случилось, то случилось. Давайте все забудем. И не будем больше об этом думать. Теперь — только спать.

2

Я нашел свидетельство о крещении, оно лежало в картонной коробке на чердаке в коричневом конверте вместе с множеством других документов, сохранившихся с детства. На чердаке я еще нашел темно-синюю дорожную сумку, в которой я лежал в машине перед сгоревшим хутором Ольги Динестёль. Сумку я оставил, а коробку с документами взял с собой вниз. Сидел и смотрел на конверт, на котором на машинке было напечатано мое имя. Внутри лежало свидетельство о крещении, подписанное помощником приходского священника Трюгве Омланном, там же — имена моих родителей и дата: воскресенье, 4 июня 1978 года.

Среди прочих документов была маленькая зеленая тетрадь, сохранившаяся с той зимы, когда я ходил к Терезе учиться музыке. Я хорошо ее помню, она была в клеточку, а на обложке было написано: «Тетрадь оценок». После каждого занятия Тереза что-то туда записывала, и я забирал тетрадь домой. Не помню, чтобы я там что-то читал сам, только показывал родителям. Каждое занятие заканчивалось в основном «хорошими успехами». Иногда «надо заниматься больше». Последнее занятие было перед Рождеством 1988 года. Тогда она написала: «Играет бегло, но немного напряженно». Характеристика была вполне исчерпывающей. А потом занятия кончились. Той же осенью умер дедушка.

Еще на чердаке были бабушкины дневники. Они лежали в прозрачной пластиковой коробке рядом с дорожной сумкой, коробка была похожа на те, в которые пассажиры в аэропорту складывают ключи, бумажники, ремни, часы, куртки и обувь, а потом такие коробки проскальзывают за пластиковые жалюзи, и их просвечивают. Я и раньше листал бабушкины дневники, но никогда не думал, что они пригодятся, уж точно не по этому поводу. Оказалось, что бабушка писала о пожарах и еще, конечно, о самой себе, и о дедушке, и о горе, которое разрывало ее душу после его смерти.

Она часто говорила о дневниках. Я до сих пор помню последний вечер у нее дома, помню, как у нее блестели глаза, словно бриллианты. Бриллиант попал туда после операции катаракты, не думаю, что она сама это замечала. Может, такой бриллиант был у всех, кого оперировали? А может, он был там всю жизнь, просто я не обращал на него внимания до самого последнего вечера?

Помню, что дневник лежал у нее на кухне, на столе, слева от раковины, спрятанный под стопкой счетов. Уезжая, она всегда брала дневник с собой. Когда она навещала меня в Осло, это было перед тем, как папа заболел, дневник лежал у нее в сумке, и перед сном она записала, что мы ходили в Национальную галерею и в Исторический музей, в музей Мунка и в крепость Акешхюс, а еще она написала обо мне и папе, что Господь должен помочь нам обоим. Обычно она писала по утрам, убрав со стола, помыв посуду и добавив дров в печку. Она садилась за стол и ждала, что время пройдет и день закончится. Часто она записывала короткие наблюдения за погодой, кто приходил в гости, что она готовила или куда ездила, с кем ездила и что видела. Иногда зимой она записывала в дневник, какая птица прилетала к кормушке. Например, вот так:

Суббота, 5 февраля 2003 года

Маленькая птичка, каких я раньше не видела. Посидела чуток среди других. Потом улетела посреди дня.

Она так любила птиц.

Она гордилась своими дневниками, но держала их в секрете, доступ к ним был запрещен, и я понятия не имел, что она там писала. Она иногда говорила, что хочет все сжечь и что никто ни при каких обстоятельствах не должен их читать, разве только после ее смерти.

И вот время пришло.

Так она писала, когда умерла соседка Эстер:

Воскресенье, 9 мая 1999 года

Снегопад. Эстер в больнице без сознания. Господи, помоги нам всем.

Четверг, 13 мая

Вознесение Христово. Солнечно, но холодно. Эстер умерла в 15 часов. Тяжелый день.

Пятница, 14 мая

Солнечно и холодно. Красила крышу. На дворе пусто и тихо.

За полтора года до этого, в полчетвертого ночи, сразу после папиной смертью:

15 сентября 1998 года

Ему вкололи морфин, и стало немного легче, но отпустило только после второго укола. Он заснул и больше не проснулся. Последние его слова были, что теперь ему божественно хорошо.

После визита приходского священника восемью годами ранее:

11 мая 1990 года

Стало прохладнее. Облачно. Ауста в гостях. Вечером дождь.

И еще двумя годами ранее, когда дедушка внезапно упал перед зданием суда:

Четверг, 3 ноября

Я резко просыпаюсь, мне приснилось или отец на самом деле умер? Да, так и есть, мне так плохо, в груди просто физическая боль. Холскуг заходил посреди дня, он займется похоронами. Все должно быть как можно проще. Спросил, хочу ли я посмотреть на покойного в гробу. Я ответила — нет, хочу запомнить его ладным, моложавым мужчиной, которого я так любила. Зашла Анна, все как в тумане. Солнце, кажется, светило, но я не видела.

Горе.

Пятница, 4 ноября

Здесь было так много народу, я так устала. Ночью стало лучше, благословенная таблетка подарила мне несколько часов забытья. На некоторое время забыла о горе.