Читать книгу "Москва и Россия в эпоху Петра I - Михаил Вострышев"

Все обязанности Луки Сабура выражались исключительно в том постоянном и непрерывном служении своему бояричу, на которое уходила вся его жизнь без остатка. Вне этого служения не было ни обязанностей, ни долга, ни самой жизни… Вследствие долгой, непрерывной, с детства уже установившейся и окрепшей связи между двумя юношами – бояричем и его холопом – явилась такая тесная, насущная потребность единения и постоянной близости, которая очень походила на дружбу; не изменявшую, впрочем, отношений подчиненности и почтительного повиновения с одной стороны и ласкового, снисходительного преобладания и господства с другой.

Чрезвычайная привязанность и преданность Сабура к Федору Салтыкову выражалась, главным образом, в постоянных заботах о здоровье и безопасности боярича, в охранении его от всяких бед, напастей и случайностей, возможных или мнимых. Эти заботы постоянно складывались для Сабура в виде одного тревожного раздумья: как бы с бояричем какого худа не случилось. Он постоянно и всюду – в Москве, и в деревне, на богомолье, на охоте, на рыбной ловле, на звериной травле, на ночлеге под шатрами или на сомнительном постоялом дворе среди какого-нибудь глухого захолустья, – принимал на себя тягостную обязанность зоркого и подозрительного «обережатая». От этой обязанности он не отрешился и во время пребывания боярича в собственном московском подворье, чутко прислушивался к разным толкам и слухам, ходившим среди многочисленной салтыковской дворни и служни, всегда заботился только о том, что, в каком бы то ни было смысле, могло угрожать спокойствию и безопасности его господина Федора Петровича Салтыкова. До остальных ему как будто и дела не было. Он полагал, что они сами сумеют себя оберечь, и не принимал заботы о них на свою совесть.

Каково же было его положение, когда среди боярской дворни распространился слух о волнениях в стрелецких слободах, а из разговоров своих господ Лука сообразил и вывел такое заключение, что эти волнения грозят принять характер опасный и стоят в связи с какими-то ловко действующими подпольными силами… Лука Сабур тотчас насторожился и решил, что ему «все это» следует выглядеть и выследить путем личного наблюдения, чтобы убедиться воочию, чего можно от этой темной и грозной силы опасаться, или, выражаясь его собственным языком: «Какое худо может его бояричу от головорезов-стрельцов приключиться?»

И вот он стал пропадать по целым дням с боярского подворья, бродить по стрелецким слободам, по рынкам и базарам, где бабы-стрельчихи торговали, и всюду прислушиваться и присматриваться. По вечерам, приходя в опочивальню Федора Петровича и помогая ему раздеваться, на вопрос боярича, где он все эти дни пропадает, отвечал много раз сряду:

– Так нужно. На всякий случай опаска не мешает…

Придя однажды вечером в опочивальню боярича, он рассказал ему о шумных стрелецких сходках в Титовом полку, о буйствах стрельцов против начальных людей, о угрозах «расправиться по-свойски и с теми, кто повыше их начальников». Заключил свою речь он чрезвычайно странным, настойчивым выводом:

– Тебе бы, боярич, надо, не мешкая, в твои рязанские вотчины выехать.

– Это почему же? Да и как же я могу батюшку больного одного оставить?.. Сам знаешь, что он третий месяц с постели не сходит.

– Бери и его с собой.

– Его и ворохнуть с постели нельзя! Да и с чего ты взял, чтобы мне в вотчины ехать?

– А с того и взял, что тут завируха готовится большая… Как бы чего недоброго и с тобой не случилось…

И так каждый день, каждый вечер Сабур приносил бояричу новые, все более и более тревожные вести. Все чаще и чаще он добавлял к ним, что стрельцы нос задрали, что на них ниоткуда острастки нет, что к ним приезжают по вечерам в полк какие-то молодцы на серых и карих конях и привозят «скорописные, угрозные на бояр грамотки», что ходит к ним какая-то «бабица» и деньги в свертках на вино раздает…

– Да кто же эти молодцы? Кто эта бабица? – допрашивал своего слугу боярич, встревоженный уже не только этими вестями, но и теми толками, которые каждое утро слышал на боярской площадке во дворце, куда обязательно должен был являться в качестве стольника.

– Кто эти молодцы и кто эта бабица – того не ведаю, а и жив не буду, коли не проведаю на сих днях – там уж все у меня налажено. Я с одним парнем в стрелецком полку столкнулся, из наших же рязанцев, и так к нему притесался, что он со мной и пьет, и гуляет, и душу передо мной нараспашку держит… Так уж ты отпусти меня в слободы дня на два, да на ночь. Доберусь я тогда, кто эти молодцы и откуда они в слободы к стрельцам ездят.

Боярич отпустил его и денег дал ему на гулянку с земляком…

– Ступай, и все разведай, все разузнай! – говорил не на шутку встревоженный боярич своему верному холопу, прощаясь с ним в то утро…

3

Сойдя с боярского подворья, Лука Сабур направился сначала в Лубянскую стрелецкую слободу, к своему знакомцу, Фоме Двукраеву, недавно переведенному из рязанских городовых стрельцов в московский стрелецкий Титов полк. Знакомца своего Лука не застал дома. Его домашние сказали, что он пошел в ближайшее кружало и «на радостях» бражничает там с приятелями.

– А на каких же это радостях? – спросил Лука, стараясь прикинуться и равнодушным, и веселым.

– Вестимо, на каких. Все они теперь в больших барышах, все в красных сапогах ходить зачали… Вчера еще в приказную избу их созывали, опальных начальников имущество делилось. Вот они и загуляли. Там его и сыщешь…

Кружало было хорошо известно Луке Сабуру, который неоднократно заходил туда с Фомой, и потому он прямехонько направился к этому увеселительному заведению, помещавшемуся в большой, покривившейся, но весьма просторной избе в два жилья. Небольшие окна избы были заслонены ветвями густых, старых и ветвистых берез, которые росли в палисаднике, перед кружалом, и только крыльцо, выступавшее из густой зелени, обнаруживало то оживление, которое господствовало в мрачных и низких хоромах.

На крыльце толпился всякий сброд, среди которого преобладали стрельцы, выделяясь из общей массы своими цветными шапками и яркими воротниками строевых кафтанов. К этой толпе то и дело подходили люди со всех концов слободы. Веселый шум и гам царили над хмельною толпою, среди которой многие на крыльцо выносили ковши и чарки, угощая всех направо и налево с низкими поклонами.

Аллегорическое изображение российского герба

Знамя стрелецкого Сухарева полка

– Пей, кум, пей! Не своим угощаю – даром досталось. Пей, а не выпьешь – на улицу выплескивай!

– Выпьем, выпьем! – раздавались отовсюду голоса. – Как можно, такое добро выплескивать!

– Благодарим, много благодарим за угощение, – откланивались другие угощаемые. – Дай вам Бог сто лет здравствовать, сто лет пьянствовать, сто лет на карачках ползать…