Читать книгу "Преступление графа Невиля. Рике с Хохолком - Амели Нотомб"

Он установил, что почти всегда речь шла о видениях, и подозревал, что существуют и иные способы исследования. Но он изучал то, что было в его распоряжении, и понимал, что на свой лад отлично обеспечен подручным материалом. Он научился пробовать на вкус свои пальцы, немного соленые, и подушку, которую его слюна делала сладкой, как молоко. Когда ему хотелось новых контрастов, он напрягался и выталкивал в пеленку теплую густую массу, которая сильно пахла: это вызывало в нем бешеную гордость. Двери распахивались, и он входил в королевство, где был единственным хозяином.

Там бушевала любовь, которая никогда не бывала так прекрасна, как в его одиночестве. Этот изливающийся поток не предназначался кому-то конкретно: беспредметная любовь не обременяла себя никакими иными заботами и отдавала его во власть самого колоссального наслаждения, какое только можно себе представить. Стоило окунуться в этот прилив, и он уносил туда, где не было ни времени, ни пространства, только бесконечность удовольствия.

В какой-то момент всегда появлялось лицо: другой человек проявлял о нем заботу, и следовало снова включаться в общение. Деодат заметил, что улыбка является хорошим ответом на неумолимые родительские ожидания, и на улыбки не скупился.

Оставаясь один, младенец не улыбался никогда. Ему не нужно было сообщать самому себе о собственном удовлетворении. Улыбка относилась к той речи или, вернее, к той форме речи, которая адресовалась другим. Ведь существовала еще и внутренняя речь, чуждая информации, и служила она только усилению экстаза.

Следовало признать, что в присутствии родителей любое послание звучало не так ясно. Приходилось применяться к их уровню, хуже того – к уровню, который они приписывали ему. Невозможно было вырваться из плена представлений о младенчестве. Но Деодат любил отца и мать, а потому принимал их правила.

Энида завладевала его тельцем и прижимала к себе. Он чувствовал слова любви, отдававшиеся в материнской груди. Она развертывала запачканную пеленку и осыпала сына похвалами. Это утверждало его в мысли, что он сотворил нечто восхитительное. Она протирала попку младенца, и он дрыгал ножками от удовольствия. Она наносила мазь, приносящую чудесную свежесть, и заворачивала его в свежую пеленку. Млеющий от неги, малыш приоткрывал ротик.

– Он, наверно, проголодался, – замечал Онорат. – Пойду приготовлю бутылочку.

Деодат знал, что его физическую оболочку родители воспринимают как проблему, и запретил себе любые пищевые аллергии, простительные красивым детям. Он пил коровье молоко из своих бутылочек, не доставляя окружающим никаких хлопот. «Какой паинька», – говорили ему.

Потом его возвращали в кроватку. Он ценил это пространство по простой причине: туда никто не мог вторгнуться. Хоть он и любил отца с матерью, но подметил, что предпочитает любить их на некотором расстоянии: его чувства от этого только выигрывали. Когда мать брала его на руки, обилие удовольствия частично умаляло его любовь. Укрывшись в своей кроватке, он анализировал пережитый восторг, вновь переживая его в воспоминаниях, и ощущал, как его затопляет пьянительная волна. Его переживания были тем глубже, что он мог наблюдать за дамой своих мыслей, пока та была занята своими делами: она хлопотала по дому, включала пылесос, читала. Он никогда так не любил ее, как в моменты, когда она дарила ему свое присутствие, не отягощая вниманием.

Деодат любил Онората тоже, но его любовь исходила скорее из головы, нежели из тела. На руках у отца Деодат испытывал приятную смесь привязанности и уважения. Он ценил и то, что здесь не предполагалось никаких всплесков эмоций: его бы это смутило. Он чувствовал, что этот человек лишен материнской тревожности, и был ему признателен и за надежность, и за уравновешенность.

Однажды произошло событие: младенец обнаружил, что во вселенной существуют и другие личности. Энида открыла дверь, и возникло существо одного пола с отцом, но куда более мощного телосложения и с более низким голосом. Мать не казалась удивленной его появлением.

– Поставьте все в кухне, – сказала она.

Субъект внес целую упаковку бутылей с водой. А потом сразу ушел.

Деодат принялся размышлять. Если подобное вторжение не потрясло его мать, значит в этом человеке не было ничего для нее необычного. Он постарался заглянуть в самые дальние уголки своего мозга; как ни непроницаема была там тьма, он все же сумел различить некие тени, подтверждавшие эту чудовищную невероятность: отец, мать и он сам – не единственные существа в мире. Робинзон, столкнувшись нос к носу с Пятницей, не был так потрясен.

Позже он услышал разговор между Оноратом и Энидой:

– Они просто ужасны. Я им клянусь всеми святыми, что не добавляю ни унции жира в свои блюда, а они не верят, более того, практически к ним не притрагиваются.

– Хочешь, я снова им покажусь, чтобы их успокоить?

– Может, так и придется сделать. Но я сыт по горло приступами подозрительности у этих анорексичных девиц.

Таким образом, ребенок получил подтверждение, что во вселенной обитают иные индивидуумы, на этот раз одного пола с матерью. Он почувствовал, что это равновесное наличие несет в себе дополнительную информацию, однако решил отложить осмысление данного факта на потом.

Язык, на котором общались родители, не представлял для него ни малейшей сложности. Когда возникало сочетание незнакомых звуков, вслед за ним всплывало и значение. Однажды дама его мыслей обратилась к нему, указывая на себя пальцем и повторяя с необычной отчетливостью:

– Мама. Ма-ма. Мама.

Он подумал, что и без того давно уже знает ее имя. Как она могла в этом усомниться? Или она считает его глупым?

Она подняла его повыше и повторила:

– Мама. Ма-ма.

Ее рот оказался прямо перед его глазами, и он наблюдал, как губы выговаривают слоги. Это было пугающе и абсурдно. Зачем она так делает?

Хоть он и не отдавал себе отчета, но свойственный его возрасту миметизм вынудил его гримасничать схожим образом, и, к собственному изумлению, он услышал, как из его губ вылетело «мама» независимо от его воли.

– Да, маленький мой! Да, мой маленький! – воскликнула Энида, вне себя от радости. – Браво!

Она жадно расцеловала его. У нее был такой восторженный вид, словно она обнаружила самую прекрасную из его какашек. Деодату подобная шкала ценностей показалась несообразной.

Оказавшись в кроватке, он проанализировал новые данные. Мать хотела, чтобы он говорил. Почему? Что он должен сказать? Что она хотела, чтобы он сказал?

Требование было совершенно ясным. Она хотела, чтобы он произнес ее имя. Значит, произнести имя человека, с которым имеешь дело, – это важный ритуал. Деодат уже сталкивался с поступками такого рода в жизни больших. Надо подумать над тем, чтобы сказать «папа» папе, а то он может рассердиться.

Возможно также, мама хотела проверить, функционирует ли его речевой аппарат. Да, наверно, что-то в этом роде. Все люди, которых он видел, производили шум своим ртом, а вот он ни разу не произвел. Он вспомнил, что слышал, как Энида умилялась его молчанию и добавляла, что он никогда не плачет. А вот она иногда плакала. Тогда он смотрел на нее очень пристально, а она говорила: «Мир перевернулся! Теперь младенец хочет утешить маму! А плакать должен бы ты!» Но почему он должен плакать?