Читать книгу "Бестужев-Рюмин - Борис Григорьев"

— Какой тут совет? — вскричал раздражённо временщик. — Сколько голов, столько разных мнений будет!

И тут якобы выступил вперёд Бестужев-Рюмин и озвучил слова Черкасского, сказанные в карете:

— Кроме вашей светлости, некому быть регентом. «Предложение вызвало у присутствовавших страх, ибо

все понимали, что оно незаконно, что они подвергают себя немалой опасности», — пишет Павленко. Насчёт законности или незаконности можно с нашим маститым историком поспорить, но факт тот, что в числе вольных и невольных пособников Бирона, кроме нашего героя, выступили и фельдмаршал Миних, и кабинет-министр Черкасский, и державшийся в тени вице-канцлер Остерман. Конечно, почуяв «попутный ветер в парусах», Бестужев-Рюмин, только что принятый в круг избранных, проявил особое усердие.

Бестужев, по мнению Павленко, всё-таки после своих слов почувствовал некоторую неловкость и решил смягчить их рассуждением о том, что в других странах отец и мать несовершеннолетнего наследника трона всё-таки обычно включаются в состав регентского совета.

В зале снова повисла тишина.

Тогда снова выступил Бирон и рассказал о том, как он предлагал императрице сделать наследницей престола её племянницу Анну Леопольдовну, но та не согласилась и настояла на том, чтобы престол наследовал её внук Иван Антонович. Этот вопрос к этому времени был уже решён, соответствующий манифест был продиктован Остерманом кабинет-секретарю Андрею Яковлеву, подписан умирающей императрицей и 6 октября опубликован для ознакомления народа.

Стали вновь совещаться, но неожиданно каждый из присутствовавших стал высказывать самые подобострастные чувства к временщику — видно, слова Бестужева-Рюмина оказались заразительными. Тот лицемерно благодарил их за дружеское расположение, тем более высказанное чужестранцу, но сказал, что он вряд ли годится на роль регента, ибо осведомлён о слухах, согласно которым ему рекомендовалось вернуться в своё Курляндское герцогство и «жить там в тишине и спокойствии». Словом, временщик вёл себя согласно классическим канонам всех выскочек, перед которыми вдруг открывается головокружительный путь к неограниченной власти. Нужно было соблюсти декорум скромности и сдержанности, чтобы не прослыть потом узурпатором.

— Впрочем, если что-нибудь может преклонить меня к восприятию тяжкого бремени, вами предлагаемого, — продолжал витийствовать Бирон на родном немецком языке, — то единственное чувство глубочайшей благодарности к благодеяниям, излиянным на меня императрицей, и пламенное усердие моё к благоденствию и славе России.

Так написано в воспоминаниях хорошо информированного, но не всегда объективного Миниха-младшего[36], ибо эпизод этот основан на рассказе отца — рассказе, в котором фельдмаршал вообще не упоминает о своей роли в назначении Бирона регентом. А между тем есть сведения о том, что Миних чуть ли не на коленях умолял Бирона принять сделанное ему предложение о регентстве.

…Далее Бирон заявил, что для утверждения его кандидатуры желательно получить одобрение более широкого круга «первейших государственных чинов». Было решено созвать 40—50 важнейших сановников страны, которые своей подписью должны были скрепить обращение к императрице о назначении регентом Бирона. Созвать это собрание взялся Бестужев-Рюмин. Оно состоялось на следующий день, причём, как пишет Павленко, на собрание пригласили только тех придворных, генералов и сенаторов, в поддержке которых Бирон мог быть уверен. О своей безоговорочной поддержке временщика поспешил высказаться и «больной» Остерман.

После того как просьба была подписана членами собрания, было решено обратиться за согласием к Анне Леопольдовне. Та ответила, что во всём покоряется воле своей тётушки — как та решит, так и будет. Пришедшая в себя Анна Иоанновна, вопреки ожиданиям, подписать акт о назначении регентом Бирона сначала отказалась. Свой отказ она мотивировала тем, что, во-первых, она ещё жива и была уверена в своём скорейшем выздоровлении (будто такие манифесты могли подписывать только усопшие императрицы), а во-вторых, она не желала ни с кем делиться царскими почестями: не исключено, что привыкшие низкопоклонничать русские вельможи могли при живой императрице угождать её племяннице Анне Леопольдовне, а с этим Анна Иоанновна примириться никак не могла. Романовы умели держаться за власть до последнего — за исключением, может быть, последнего Романова.

Документ, авторство которого приписывают то Бестужеву, то коллективу Миних-Бестужев-Черкасский-Трубецкой плюс секретарь К.Г. Бреверн, то опять же Остерману, больная императрица 6 октября положила под подушку. Молниеносный план провозглашения фаворита регентом, так ловко придуманный им и его клевретами, с треском провалился, пишет Анисимов: «Царская подушка, которая так много помогала Бирону в жизни, вдруг стала серьёзным препятствием на его пути к власти».

Императрица после приступа мочекаменной болезни временно почувствовала себя лучше и важное решение пока отложила. В стране присягали малолетнему Ивану Антоновичу, но вопрос о регенте над ним оставался открытым. В это «патовое» время Бирон, вместе с женой не отходя от постели императрицы и никого не допуская к ней, проявлял сильную нервозность. Впрочем, через несколько дней ему стало ясно, что улучшение состояния Анны Иоанновны было временным, и после 11 октября врачи вынесли ей окончательный приговор, дав ей несколько дней жизни.

Павленко пишет, что Бестужев-Рюмин снова проявил усердие и организовал от вельмож челобитные с просьбой назначить Бирона регентом. Анисимов указывает, что челобитную подписали чиновники 1-го и 2-го классов, и Трубецкой отдал её Бирону. С этого момента, пишет историк, документ исчезает из нашего поля зрения. По всей видимости, Бирон посчитал действия сановников малоубедительными и решил прорваться к власти силой. Он знал, что «челобитчики» признают его регентом в любом случае — согласится ли с его назначением умирающая царица или нет. И сгруппировавшаяся вокруг него верхушка или, по меткому выражению английского посла Э. Финча, «хунта» собрала более солидную группу сановников и военных — около 190—195 человек — и заставила их подписать «добровольное обязательство» содействовать назначению Бирона в регенты. По словам Бирона, Бестужев-Рюмин говорил так своему патрону: «Ежели-де Ея императорское величество оное (завещание. — Е. А.) не подпишет, то оное дело уже совсем от всех классов даже до капитанов-лейтенантов от гвардии апробовано». Бирон предупредил Бестужева, чтобы всё это не стало известным Анне Леопольдовне и принцу Антону.

Но возня вокруг сбора подписей всё-таки дошла до родительской пары, и тогда на них были направлены всё те же «активисты» — Миних, Черкасский и Бестужев. Они добились согласия Анны Леопольдовны на избрание регентом Бирона. Как это случилось, история пока умалчивает. Правда, пишет Анисимов, в какой-то момент из Акта о назначении регента выпал пункт о единоличном воспитании малолетнего принца временщиком, без участия его родителей. Было ли это платой за согласие матери Ивана Антоновича, сказать трудно. Скорее всего, так оно и было: на сговорчивость Анны Леопольдовны будущий регент милостиво ответил согласием не разлучать её с ребёнком.