Читать книгу "Почему хорошие люди совершают плохие поступки. Понимание темных сторон нашей души - Джеймс Холлис"

В начале прошлого века вышла в свет книга Фрейда, которую он озаглавил «Психопатология повседневной жизни». Чтобы увидеть психопатологию, утверждал он, незачем отправляться в дом умалишенных – она откроется в наших повседневных занятиях. Фрейдовский анализ вполне житейских ситуаций открывал силу бессознательного, присутствие смешанных программ и объективное вмешательство динамических сил субъективных конфликтов в ежедневное поведение. Все те образы, идеи или комплексы, которые предоставлены самим себе в нашей бессознательной жизни, проявятся как Тень в нашем сознательном мире, часто во вред нам или окружающим.

Человек способен воспринимать даже самые слабые воздействия и обладает чрезвычайно высокой адаптивностью. Именно поэтому выжил наш биологический вид – не потому, что мы венец творения или что некое божество отдало нам пальму первенства перед другими своим творениями. Считать так – не что иное, как высокомерие! Мы здесь, потому что приспособились лучше, чем все другие формы жизни[37]. И все же, как ни парадоксально, в этой же адаптивной способности кроется источник многих наших страданий и отчуждения от природы.

Буквально сегодня я разговаривал с одним человеком, насущная проблема которого – депрессия. Последние годы он все пустил на самотек и в деловой, в и личной жизни, что подчас приводило к самым нежелательным последствиям – и для него самого, и для его отношений с женой. В подобном случае задача номер один – это, конечно же, определить, в чем причина депрессии, является ли она биологически обусловленной или интрапсихической. Исключив первую, мы сосредоточились на последней причине.

Итак, Джозеф. Ему пятьдесят пять, в целом счастливо женат, президент маленькой строительной компании, владельцем которой он является. Из-за запущенного состояния, в котором оказались деловые и личные задачи Джозефа, эта компания в настоящее время находится на грани банкротства. Когда мы стали искать причину, почему он упорно уклонялся от решения этих банальных, подчас неприятных, но в целом едва ли неподъемных хозяйственных проблем, Джозеф не смог найти ни одного логического объяснения. Когда изучаешь паттерны уклонения, приходится признать, что все, что мы делаем во внешнем мире, есть логическое выражение предпосылок внутреннего мира, осознаем мы это или нет. Уклонение от задачи – это уклонение от тревоги, которую каким-то образом приводит в действие данная задача. На поверхности игнорируемые задачи не представляют собой «казус белли» для наступления тревоги, однако паттерн систематического уклонения устойчиво сохраняется. Почему? Принимая во внимание отсутствие очевидного, сознательного провоцирования, нам приходится сделать вывод, что паттерн уклонения присутствует по той причине, что он активирует еще более глубоко залегающую тревогу.

Тогда мы заглянули глубже в его прошлое, чтобы нащупать, в какой момент у него появилась эта уклончивость, привычка прятать голову в песок. Как обнаружилось по ходу беседы с Джорджем, таков был его единственный способ адаптации в детские годы, когда мать не давала ему ни минуты покоя своими бесконечными требованиями. Отец Джорджа добился успеха в бизнесе, но в домашней обстановке его пассивность только способствовала развитию стратегии уклончивости у его сына, ведь тот очень скоро понял, что союзника против натиска с материнской стороны у него в семье не было. Со временем, уже в зрелые годы, когда дали о себе знать житейские невзгоды, проблемы со здоровьем, старение и усталость, вдобавок жена была обеспокоена их финансовым положением, Джозеф незаметно скатился к старому привычному стереотипу поведения, что только прибавило ему проблем. Он даже почтовый ящик открывал с неохотой. Все это продолжалось до тех пор, пока не раздался звонок от банковского коллектора с требованием немедленно погасить просроченный платеж.

Депрессия Джорджа происходит от обобщенного восприятия бессилия перед лицом другого (прямое перенесение прошлого бессилия перед требовательной матерью), а повторные случаи уклонения с нагромождением нежелательных последствий только подливают масла в огонь. Джорджу в конце концов удалось выяснить для себя, что обыденные повседневные задачи приняли на себя бремя старой архаической беспомощности перед лицом Другого, что девяносто процентов того, чего он боялся и, следовательно, избегал, происходило от той прежней матрицы себя и Другого. Это понимание помогло ему начать понемногу разгребать прежние завалы. Постоянно напоминая себе, что он уже взрослый, наделенный силой, жизнестойкостью, что он способен принимать за себя решения, чего так недоставало ребенку, Джордж укрепил свою заново обретенную решимость разобраться с заурядными проблемами, на которые он тратил много энергии.

Каким же образом уклончивость Джорджа представляет собой теневой момент? Нам нужно вспомнить функциональное определение Тени как того, что заставляет нас ощущать дискомфорт от самих себя в момент встречи с собой. И здесь сразу же возникают два теневых момента: «материнский комплекс» Джорджа, а именно матрица «инвазивного присутствия», и его бессилие противостоять комплексу – явление настолько системное в его психологической структуре, что он переносил эту относительную динамику на другие срочные ситуации, даже на те, которые не стоили выеденного яйца. Выше уже говорилось о том, что наша психика функционирует как аналоговый компьютер, запрашивая: «Когда мне уже случалось быть здесь прежде?» Именно таким образом мы пытаемся соотнести новое и непознанное с идентифицируемым и, возможно, контролируемым через примеры прошлого. Таким образом мы опираемся на наше прошлое, но одновременно приковываем себя к архаическим данным прошлого. Теневые моменты настоящего возгораются под воздействием наследия детского программирования, не нашедшего своего адресата. Теневой момент номер один будет звучать так: «То, в отношении чего я бессознателен и/или не желаю видеть в своей жизни, теперь обладает частью этой моей жизни».

Теневой момент номер два возникает в виде отголоска первого. Можно как угодно поносить ослабляющее свойство депрессии, получающей подпитку от архаического «поискового устройства» настоящего, нам все равно не уйти от вопроса, каким образом можно усилить наше настоящее. Продолжая ходить в «обуви не по размеру», все мы продолжаем оставаться в пределах тех неврозов, что завели нас в нынешнее состояние, тех обессиливающих адаптаций, которые заточают нас в узких рамках личной истории. Выйти из этого прошлого, устроить полную самоинвентаризацию, шагнуть к большим возможностям – задача не из легких. Это, конечно же, теневой момент, поскольку теперь наше расширившееся воображение, наша готовность рискнуть ради новых перспектив одновременно ставит нас в непривычное положение. Получается, что мы остаемся одновременно прикованы к обессиливающему прошлому и вполне отдаем себе отчет, какого риска будет стоить увеличение возможностей настоящего.

Эта двойная задача – бросить вызов прошлому, вывести его на свет сознания и принять на себя ответственность за нестандартный выбор – кажется такой очевидной, если смотреть на чью-то жизнь со стороны. Но, барахтаясь в своих страхах и парализующем прошлом, мы с тем же успехом можем видеть, что каждое поражение, срежиссированное нашей личной историей, содержит в себе и вызов – сделать шаг в зияющую пропасть невообразимого будущего. Проблема с прошлым в том, что оно не имеет воображения, оно может только воспроизводить прежний сценарий. Социопат ограничен ранним восприятием, что Другой здесь для того, чтобы причинить ему боль, и поэтому он может только ранить другого в ответ. Его рана – это его история, его патология, его суженное воображение. То же справедливо и в отношении фанатиков, а также фундаменталистов любого пошиба. Каждый из них страдает от тревожного расстройства и находится в поисках рефлективного плана лечения, призванного избавить их от неоднозначности. В любом варианте: человек с расстройством личности, фанатик или фундаменталист – кем бы он ни был, такой человек обречен на заторможенное воображение в силу своих комплексов, во власти придуманного им плана тревожного менеджмента.