Читать книгу "De Profundis - Эмманюэль Пиротт"

О такой смерти она никогда не думала. Но вот перед ней открылись новые перспективы, которые выглядели эффективнее Эболы. Лишь бы это было быстро и без боли: остановится сердце в разгар прополки, и она упадет на грядку с редисом. Всем до свидания и спасибо. Конец огороду, ночной тишине, пению петуха в шесть часов утра, когда она только уснула, и этому неотвязному чувству, что, перейдя брод в тот августовский день, она в одночасье состарилась. О чем не перестает напоминать ей ее бедное тело каждую минуту этой дурацкой работы, состоящей в том, чтобы ворочать комья земли и разбивать их лопатой. И бессмысленно утешаться мыслью о ванне, которую она примет вечером. Вода так же ограничена, как и электричество. Несмотря на многочисленные источники в Сен-Фонтене, ванна и даже душ давно стали лишь воспоминанием; теперь моются рукавичкой над жалким тазиком с нагретой на плите водой. Конечно, можно помыться более основательно у Грендоржа: у него на крыше дома установлены солнечные батареи. Электричества они дают немного, но есть горячая вода, свет, и даже работает маленький морозильник. Но Роксанна этого типа едва знает и плохо себе представляет, как будет мокнуть час в его ванне в обмен на фунт масла или банку консервированной фасоли. Так было заведено здесь, да и повсюду: ничего не делалось даром.

Стелла привыкала к этой жизни. Она даже находила в ней удовольствие, о чем говорили ее сияющее личико, живость, слова, которые она теперь произносила охотнее. Планшет был забыт. Девочка пользовалась им, только чтобы фотографировать: детали дома, вещи, деревья, лица. Кадрирование и свет всегда были странными, сбивали с толку. В этих фотографиях виделась другая реальность, более сокровенная, но Роксанну она слегка пугала.

Стелла помогала Джеки строить курятник. Они работали молча, уверенными слаженными движениями, в плавном и естественном ритме. Джеки заговаривал с ней, только чтобы дать краткие указания или попросить инструмент. Он просто говорил: «Молоток, гвоздь, пилу…» – как хирург медсестре на операции. Роксанна немного ревновала к Стелле, такой ловкой, такой понятливой, тогда как сама она все делала сикось-накось и постоянно ранилась. Где эта девочка научилась так себя вести? Не с Александром же, в жизни не забившим гвоздя и даже, скорее всего, не сварившим яйца. Надо полагать, Стелла была одарена от природы навыками такой жизни, как, наверно, и многим другим. Александр в своем письме не упоминал о ее талантах. А Роксанна была убеждена, что, будь он с ними знаком, непременно поделился бы. Александр попросту ничего о них не знал. Он жил рядом с дочерью, едва ее замечая, слишком занятый делами, путешествиями, светской жизнью.

Настал первый день занятий в школе. Детей ждали в центре хутора, у брода. Роксанна проводила дочь до деревни. Остальные дети уже пришли: две девчушки лет восьми-десяти, три подростка, два мальчика и еще одна девочка да мальчуган лет одиннадцати-двенадцати. Они выглядели радостными, видно, им не терпелось вырваться из домашнего круга, занять свои дни чем-то кроме огородничества и беготни по полям. Стеллу они приняли без особой теплоты, но той, похоже, было все равно. Упряжка подъехала, дети забрались в телегу, она медленно тронулась вверх по проулку и скрылась за поворотом.

Роксанне предстояло провести день одной, впервые за много недель. Никто ее не побеспокоит, пока Стелла не вернется из школы. Ни Лизетта и Марсель. Ни Джеки. Услуги последнего выглядели все менее бескорыстными. При каждом визите глаза его устремлялись на Роксанну с мутным и неловко скрываемым желанием. Он таращился на нее украдкой, раскрыв рот; посмеивался над ее неловкостью. Однажды, когда она с трудом пыталась наточить топор, Джеки смотрел, как она надрывается, несколько долгих минут, и Роксанна расслышала тихий смешок. Резким жестом она сунула ему топор и больше не сказала ни слова, пока он не ушел. Но всего невыносимее было Роксанне, что он входил в дом без стука, никак не сообщая о своем присутствии. Наоборот, ему доставляло неподдельное удовольствие застигать ее врасплох, нравилось, когда она пугалась и злилась.

Сегодня не будет никого. Дверь заперта на ключ. Роксанна не откроет ни под каким видом. И она решила ничего не делать. Абсолютно ничего. Хотя ее ждет множество дел: окучить грядки, постирать, набрать хвороста, сварить компот из принесенного Лизеттой ревеня, выгрести золу из плиты… Нет, сегодня Золушка полежит в кровати с сигаретой во рту и бутылочкой сливовой водки под рукой на ночном столике. Спиртным снабжал ее Джеки. Тайком. Она доставала бутылку только вечером, когда Стелла засыпала. Или проснувшись утром, когда девочка уже была на улице. Она позволяла себе несколько глотков, прежде чем начать день, чтобы легче было выносить все, что ее окружало, но особенно – и это давалось труднее, чем когда-либо, – выносить самое себя.

Сливовая не оказала ожидаемого эффекта. Упаковка ксинона подмигивала ей с камина. Роксанна пошла за ней, пошатываясь, приняла две таблетки, запив их водкой, и снова легла. Она не принимала эту гадость уже несколько месяцев. И результат не заставил себя ждать: она мгновенно провалилась в сон, беспокойный и населенный явственными мрачными картинами. Ибо ксинон – в этом был его недостаток – мог увести вас только туда, где вы сами могли оказаться. И Роксанна попала в сумерки своего сокровенного «я»; она видела, как Стеллу, еще младенца, пожирает мужчина. Он был в сумраке, лица не разглядеть. Роксанна, однако, знала, что он ей знаком. Он поднял голову, и она узнала его глаза: это был английский актер из ее имитаций. Он кусал нежную плоть, и кровь текла по его губам, и кровью наливались глаза. Но самое ужасное, что она наблюдала за этой сценой равнодушно. Испытывала только неловкость с примесью нетерпения при виде дочери, надсадно кричавшей от укусов. Она ждала, когда мужчина покончит с трапезой, вернется к ней, возьмет ее, – вот все, чего она ждала. Внезапно она проснулась. Что ее разбудило? Нет, не ужас сновидения вырвал ее из сна, как это часто бывает. Она встала, спустилась вниз. Все было на своих местах, все дремало в прохладе, в то время как на улице жара придавила людей и животных.

Инстинктивно она приблизилась к портрету Мод, внимательно в него всмотрелась, как будто старая дама способна была ответить на ее вопросы, обозначить словами ее неуют. Роксанна не чувствовала себя желанной гостьей в этом доме. А ведь она как-никак была у себя. Она имела право быть здесь. Она работала как каторжная, чтобы выжить и не дать погибнуть ребенку, которого она не хотела и который пал на нее тяжким бременем. Она делала, что могла. Ну, почти. Она принялась вслух бранить женщину на портрете. Это ведь Мод больше всего на свете хотела, чтобы дом остался «в семье»? Что ж, вот он, в семье! Ах, не так, наверно, старая тиранка представляла свое потомство… Ничего, привыкай, старая ведьма! И нечего тут хорохориться! Отвечай, когда я с тобой разговариваю! Но обращалась Роксанна к самой себе и ни к кому другому. Она сама согласилась взять к себе Стеллу, из боязни угрызений, из трусости, чтобы успокоить свою мелкую гаденькую совесть. А она-то думала, что избавилась от этой иудео-христианской морали, которую так ненавидела! Росканна принялась хлестать себя по щекам, все яростнее, потом в глазах у нее помутилось, она пошатнулась и потеряла сознание. Очнулась она в своей постели. Рядом сидели Лизетта и Стелла. За окном было темно. Лизетта заставила ее выпить полчашки супа. Роксанна хотела остаться одна. Ее оставили. По крайней мере ни завтра, ни в следующие дни ей не придется копаться в земле и колоть дрова.