Читать книгу "Та сторона, где ветер - Владислав Крапивин"

У Владика растрепались волосы. Он качался, не держась за доску, и сквозь смех что-то кричал Ильке. Но тот не слышал. Конец доски у Ильки был длиннее и поднимал своего легкого седока почти на два метра. Илька смешно, по-лягушачьи, растопыривал исцарапанные ноги, взвизгивал от восторга и радостно вопил на весь двор:

– Во, Владька!.. Я до неба!.. Всю землю видать!.. Даже за забором!.. – Он крутил головой на тонкой шее и был похож на клетчатую бабочку, потому что рубашка взлетала над плечами, как пестрые крылья. – Во, как с крыши!.. Все видать!..

Генка сдавленно крикнул:

– Илька! – И шепотом добавил: – Болван!

Но Илька слышал лишь свои радостные крики.

Зато Владик услыхал Генку. Он повернул смеющееся лицо и, взлетая над землей, закричал:

– Эй, Генка! Хочешь с нами?!

Сам он сидел на доске, заложив руки за спину, и был похож на маленького черного наездника, усмирившего дикую лошадь.

– Охота мне шею ломать! – сказал Генка.

Ему не хотелось качаться. Он прислонился к косяку и смотрел на Ильку и Владика с усмешкой, как взрослые смотрят на разыгравшихся малышей. После разговора с Иваном Сергеевичем Генка чувствовал себя немного уставшим и повзрослевшим.

Илька по-прежнему хохотал и что-то выкрикивал, но Генка уже не боялся: Владька все равно не обращал внимания.

– Еще немножко! – крикнул он Генке. – Покачаемся и за змея возьмемся!

– Качайтесь, – сказал Генка. – Куда торопиться?

Глава седьмая

Западная окраина города лежит на широком пологом холме. Этот холм обрывается у реки крутыми глинистыми откосами, а с другой стороны спускается к городскому центру длинным, почти незаметным склоном.

Если шагать по старым улицам вверх, к водонапорной башне, то даже не чувствуется, что дорога ведет в гору. Но остановишься, повернешься лицом к востоку – и сразу видно: высоко забрался.

Весь город как на ладони: разноцветные корпуса новых кварталов, трубы и стеклянные крыши станкостроительного завода, зеленая туча центрального парка, блестящий шпиль клуба речников с горящим на солнце якорем, серебряный пояс реки, краны над пристанью и, как строгий часовой, тонкая высокая телевышка.

Улицы западной окраины самые высокие. Но больших зданий здесь нет. Две четырехэтажные школы, больница, кино «Север» – вот, пожалуй, и всё. Остальные дома деревянные, небольшие и главным образом одноэтажные. И заборы деревянные, потемневшие от дождей. Кое-где у этих заборов бродят худые козы с грустными коричневыми глазами и щиплют листья лебеды и лопухи, пробившиеся сквозь узкий асфальтовый тротуар. А во дворах сердитые домохозяйки колдуют над помидорными и земляничными грядками и зорко поглядывают кругом: не пробрались ли сюда за добычей мальчишки.

Но мальчишкам не до этого. Плевать им сейчас на помидоры и землянику с высоты своих крыш. С запада движется плотный ровный ветер. Здесь не мешают ему многоэтажные дома, и он течет над улицами холма широкой воздушной рекой.

Мальчишки под негодующие крики матерей и соседок взбираются на дома.

Крыши – взлётные площадки. С них поднимаются к желтым облакам пестрые гудящие «конверты». А еще выше, туда, где синева прошита белыми нитками реактивных лайнеров, улетают мысли, мечты о такой высоте, когда облака остаются внизу и кажутся комочками ваты, лежащими на зеленых лоскутках лесов и степей. И еще выше. Здесь, на этих крышах, начинаются звездные дороги.

Генка и Владик стоят у флюгера, на самом гребне. Спина к спине, затылок к затылку. Вот так, прислонившись друг к другу, удобнее стоять на скользком шифере, прочнее.

Владик пониже ростом, и его отросшие волосы щекочут Генкину шею. Еще Генка чувствует, как ходят под майкой острые Владькины лопатки. Владик медленно «качает» нитку, пробует, как держится змей. Нитка тянется от зажатой в кулаке катушки через Владькино плечо, мимо Генкиной щеки, к белому «Фрегату».

«Фрегат» – Владькин змей. Выпуклый, как парус, большой. Правда, сейчас он стоит высоко и не кажется большим.

Генка тоже держит нитку. Он поднял «Кондор».

Это вопреки всем правилам. Нельзя запускать с одной крыши два змея: порывом ветра их может запутать – и тогда погибнут оба. Но Генке и Владику хочется быть вместе. Стоять здесь вдвоем, чувствовать живое дрожание нитей, тугую силу ветра, солнечное тепло и понимать друг друга с полуслова.

– Десять, – говорит Владик. Это значит, что он хочет поднять «Фрегат» еще на десяток метров.

– Давай.

Нитка начинает медленно скользить мимо Генкиного уха.

«Фрегат» качнулся вверх и снова стоит неподвижно. Трещотки «конвертов» гудят ровно и басовито, почти одинаково. Только если очень прислушаться, можно заметить, что у «Кондора» звук чуть ниже.

Генка смотрит на город. Стеклянные крыши завода играют далекими солнечными вспышками. Кружатся у старой колокольни белые и сизые голуби, стайкой проносятся рядом с рыжим «Шмелем» Яшки Воробья. Яшка все-таки опять его запустил. Трещотка «Шмеля» ревет так, что даже здесь слышно. А голуби не боятся, кружатся рядом. Значит, врут их хозяева, что птицы не выносят трещоток.

– Владь, слушай, – говорит Генка. – Голубятники новую пушку придумали. Ракетную установку, чтобы наши змеи посшибать! Вчера испытывали.

– Взорвалась?

– Просто сгорела. Они для топлива опилки в керосине вымочили. Ну и костерчик был! Серегина бабушка чуть со страху не померла. Серегу до сих пор из дому не пускают. И голубей отец продать хочет.

– Жалко.

– Голубей?

– Серегу этого все-таки жалко. Любит он, наверно, голубей, – говорит Владик.

– Любит, конечно… А я не люблю, – признается Генка.

– Почему?

– Ну, так. Бесполезные какие-то. Про домашних я не знаю, может быть, они хорошие. А дикие – как настоящие тунеядцы: по асфальту целыми стаями ходят, корм выпрашивают. Толстые, как свиньи.

– Я не помню, какие голуби, – тихо говорит Владик.

Генка молчит.

– Белые? – спрашивает Владик.

– Белые, – смущенно отвечает Генка. – Коричневые бывают. А больше всего сизые. Белые еще ничего, а сизых я не люблю.

– В «Севере» фильм «Прощайте, голуби» идет, – говорит Владик. – Гена… сходим, а?