Читать книгу "Лето, в котором тебя любят - Игорь Гуревич"

И вот наступило время, вернее, мы сами себе назначили время присвоения звания «поручик».

Раздавальщиком званий в палате номер шесть был Бося. Невообразимо упитанный, с обвисшими щеками, циничный, шумный и веселый пьяница Бося был достопримечательностью филологического факультета. «Фефекты фикции» имел просто немыслимые: десятка полтора согласных он произносил, исключительно коверкая. «Лавняйсь. Смилно. Узяу бутыуку, налиу и уыпиу», – относилось еще к более менее различимым фразам. Считалось, что Бося хорошо пишет стихи, много «несет» и не пьянеет и влипает в красивые истории, о которых слагались легенды. Вот лишь одна из таких легенд.

3

Как-то Бося дружил с очередной карамелькой. А надо заметить, несмотря на расплывчатость и непрезентабельность фигуры, слоновью неповоротливость и обезьянье косноязычие, женщин фельдмаршал привлекал и имел всегда. Правда, не подолгу, но зато регулярно. На этот раз девчушка попалась из совсем скромных и была рада красивому ухаживанию, в чем все члены ЭГУ слыли мастаками, потому и принимались в гусары. Жила очередная Босина пассия в одной комнате с отцом алкоголиком.

Слабостью неназванного тестя Бося пользовался по полной. Он заявлялся в гости вечером с бутылкой бормотухи и бутылкой водки и тортом или просто с шоколадкой. Все это выставлялось на стол и разливалось по стаканам. Сначала водка, потом бормотуха для лакировки. Сладкое естественным образом предназначалось для девушки. Отец принимающей стороны принципиально не пил один.

Бося для приличия высасывал стакан водки за весь вечер, услужливо подливая основную долю хозяину. Хозяин под первые два стакана хрумкал капустку собственного засола, а потом просто глотал, утирался, крякал, и как истый алкаш в сто тридцать первый раз начинал одну и ту же песню про свою загубленную жизнь и про дочь проститутку, доставшуюся в нагрузку после умершей три года назад проститутки-жены.

Жену, скорей всего, сырмяжный дядя Сеня уморил самолично своим беспробудным пьянством, бычьей ревностью и рукоприкладством. Однако признаться в содеянном не было ни сил, ни уже умственных способностей.

Дочь обвинения в проституции пропускала мимо ушей или делала вид. Заведомо было известно, что через час самодур-папаша, вылакав все до стеклышка, впадет в недолгий ступор и рухнет на пол, по которому будет оттащен дочерью и ее гостем-студентом за занавеску в углу.

Иногда папашку заволакивали на кровать. Чаще оставляли на прохладном полу, тем более, что ночью Сеня, сладко храпя, сопя и рыгая, находясь в полном вырубоне, мочился под себя.

Такое свойство папашкиной натуры – спать после принятого беспробудно до раннего утра – было очень даже на руку молодым. Они тут же опрокидывались в дочуркину койку, где и кувыркались до зари. В четыре тридцать, дабы не испытывать судьбу, Бося одевался. Пассия – необутая, а заодно и неумытая – провожала его до дверей, позевывая в ладошку и прикрывая сонные карие вишни.

– «С любимыми навек прощайтесь, когда уходите на миг», – произносил Бося умную стихотворную фразу, чмокал девицу в щеку и исчезал до следующего прихода.

И так пару раз в неделю. Вполне достаточно, чтобы девушка не забывала и папашка от рук не отбился. Последний настолько привык к еженедельным появлениям интеллигентного студента, что уже высчитывал дни до приятной беседы и стал ради момента надевать выстиранные дочкой свежие рубахи, а иногда даже чисто выбривался и пах «тройным» одеколоном.

Минус во всей этой плановой ассамблее был только один: Бося нес постоянные расходы. Для всегда скудного студенческого бюджета это было все же ощутимой потерей. И когда первое вожделение слегка поутихло, Бося начал считать деньги и пришел к выводу, что для начала одной бутылки водки будет вполне достаточно, а там, может, и вовсе перейти только на портвейн. Все равно Сеня хмелел после первой же выпитой и мог с таким же успехом вырубиться за пять деревянных, а не за пять плюс рубль две копейки. Помножьте на два – вот и два рубля экономии в неделю. А в месяц это уже восемь, а то и вся десятка.

Задумано – исполнено. И однажды Бося пришел с одной бутылкой пятирублевой водки. Сеня разочарованно хмыкнул. Однако ничего не сказал и на водку налег с прилежностью и рвением. Гость ради такого дела ограничил свою дозу полустаканом. Эффект превзошел все ожидания – папашка вырубился также, как до этого от «белой» и портвейна. По началу Бося испытывал легкое беспокойство и прислушивался к храпу за занавеской. Но постепенно желание взяло свое, и кровать молодых завизжала и заскрипела в отработанных ритмах. Эксперимент удался.

Еще два раза жадный Бося являлся исключительно с одной «беленькой» для закрепления правильного рефлекса. И оба раза все сходило с рук. Да и дочь утверждала, что батя просыпался как всегда после пяти, шлепал в туалет и по возращении громко требовал чаю, который ему, кормильцу, в доме ни одна сука вовремя не подаст, пока не напомнишь. И только одна деталь ускользнула от невнимательного взгляда молодых. Сеня вставал в абсолютно сухих, вытянутых на коленях спортивках, побелевших в соответствующих местах от постоянных протечек и застирываний.

В тот вечер Бося принял решение выставить прощальную водку и со следующего раза перейти исключительно на два портвейна…

…В час ночи в окно мужской комнаты на первом этаже общаги нервно и сильно затарабанили.

В свете октябрьской луны стоял полуголый толстый фельдмаршал, имея вокруг бедер розовую комбинацию. Это была последняя соломинка, за которую он успел ухватиться после того, как на толстый затылок рухнула ширококостная Сенина кувалда.

Как и следовало ожидать, сыграл рояль в кустах. Недопивший свое положенное Сеня среди ночи захотел по-маленькому, а поскольку сил еще было предостаточно, он проснулся и отправился прямиком в общий туалет. В темноте сначала его привлекли скрип и стоны со стороны дочкиной кровати. По приближении к источнику звуков Сеня разглядел в блеклом свете заоконного фонаря широкий мягкий жирный зад вечернего студента. Зад ритмично поднимался и опускался, что сопровождалось скрипом, хрипом и постаныванием снизу. Молодежь появление папашки не слышала, поскольку находилась в том пике полового акта, когда развивается глухариная болезнь. Бося взревел не столько от боли, сколько от начавшегося семяизвержения.

Сзади взревел Сеня:

– Что-о-о?!

– А-а-а! – застонала из-под Боси Сенина дочка, перепуганная насмерть и оттого не способная остановить нахлынувшие спазмы хорошей концовки.

Бося колобком скатился с девки и – за дверь, успев прихватить с полу что-то матерчатое. На улице уже понял, что это были не трусы. Возвращаться почему-то не хотелось. Кое-как натянул комбинашку на жирные бедра и как мог быстро затрусил в сторону общаги, благо та была недалеко.

Из открытой форточки вслед летело:

– Убью, сука!

И девичье:

– Папочка, я больше не буду!..

По преданию, тогда у Боси развилась нервная импотенция на целых 17 дней и родился цикл замечательных сонетов с эпиграфом из Шекспира: «Весь мир театр, а люди в нем актеры…».