Читать книгу "Солнце на антресолях - Наталия Терентьева"

– А ты не замечала? – пожала я плечами.

– Сашенька… ты… поссорилась с папой?

– А что? Что-то изменится? Он перестанет меня кормить, давать деньги?

Мама сжала губы.

– Я не знаю, как тебя остановить. Ты стала… циничной и злой. Я тебя не такой воспитывала.

– Откажись от меня, – пожала я плечами. – Выбрось на улицу.

У мамы дрогнули губы.

– Мам… Ну что ты! Все хорошо. Просто… Джонни упал… Ну и там… Глебушка на всех языках разговаривал… Папа агитировал меня против России. А я этого не люблю, ты знаешь, мам. Я – ультра-левая.

– Знаю, – грустно кивнула мама. – А я – за добро, за людей. Я не выбираю… левый, правый…

– Так не получится, мам. Ты себя обманываешь. Ты не выбираешь. А они выбрали. И смотрят на тебя, как на… – Я вовремя остановилась, успела.

– Как на кого, Сашенька?

– Как на инопланетянку, мам.

Не зря же я собираюсь в Академию ФСБ. Ведь можно найти слова, чтобы вроде и сказать и – ничего толком не сказать. Есть такой прием, которым умеют пользоваться хорошие дипломаты – чтобы умно отвечать, даже на самые каверзные и неожиданные вопросы, не нужно поддаваться на тон собеседника. Всегда нужно сохранять свою собственную тональность – как в музыке, не переходить в ту тональность, где тебе петь неудобно – слишком высоко или слишком низко, ноты не берутся. Не нужно отвечать на прямо поставленный вопрос. Это же не иностранный язык!

«Знаете ли вы, сколько в Москве бездомных кошек?»

«Да, знаю. В Москве бездомных кошек около тридцати тысяч…» – так не нужно отвечать. Тебя спрашивают про кошек, а ты отвечай, что очень полезно бегать по утрам. Вот будешь бегать, и сердце стучать будет ровнее, сон будет глубже.

Растерянный оппонент спросит – при чем же здесь кошки?

Отвечай – если у человека глубокий сон и здоровое сердце, то он гораздо больше пользы может принести своей стране, в том числе кошкам. Да и самому веселее и проще жить будет. Если в этот момент оппонент взорвется – туда ему и дорога. Зачем было задавать каверзные вопросы?

С мамой поговорить не удалось. Но я хотя бы узнала о загадочном родственнике, который, оказывается, у нас есть. Я решила, что попробую найти его в сетях.

Мама весь день была грустная и задумчивая. Уронила в суп очки, доставая их, уронила сам суп, стала мыть пол – поранила руку непонятно чем – тряпкой. Стала промывать царапину перекисью, разбила баночку, я хотела ей помочь, но мама только печально покачала головой и отогнала меня. Как и чем может отогнать такой мирный и грустный человек? Взглядом, о который спотыкаешься, как о невидимую преграду. Со мной она вообще не разговаривала, телевизор смотреть не стала, сидела с книжкой «Древние племена» – она всегда достает эту книжку, когда ей грустно, – и думала о своем. О каком своем – я понять не могла.

Я видела, что она иногда искоса поглядывает на меня, и взгляд мне этот совсем не нравился. На книжке нарисован туземец племени оолунга, с желтым лицом, расписанным по темной коже яркой краской, застывшим взглядом и большой костью, вставленной в торчащие во все стороны волосы. Мне этот туземец напоминает Дылду – по пристальности взгляда и жестокой невозмутимости. Нет сомнения, что он тебя съест или разрежет тебе плечо и положит туда муху, чтобы она откладывала яйца. Когда у тебя все тело будет в шрамах от этих яиц, он, может, женится на тебе – ему нравятся девушки с узорчатыми шрамами на коже. Или все-таки съест.

– Я не для того… – наконец начала мама, когда увидела, что я стала собираться по своим волонтерским делам. – Я не для того столько лет… – Я увидела, как слезы выступили у мамы на глазах.

– Мам, да что такое! Что я тебе сделала, в конце концов? Что – не так? Тебе не нравится, что я убираю берег Москвы-реки?

– Я не об этом.

– А о чем? Мам… Ты из-за папы, что ли? Ну, ушла я из зоопарка. Я ненавижу зоопарки!

– А я ненавижу… – сказала мама и замолчала.

О, вот это уже что-то интересное! Неужели есть что-то, что моя мама, которая любит весь мир, включая своих врагов, может тоже что-то ненавидеть?

– Я не знаю, как с тобой разговаривать, – сказала мама и подняла на меня совершенно несчастные глаза. – Ты жестокая и не любишь людей. А я люблю. И мне всех жалко.

– В том числе тех, кто тебя унижает?

Мама кивнула.

– Да. В том числе тех. Только я не знаю, кто меня унижает.

– Твои авторы, твои ученики, папа… – Я осеклась. Зря я это сказала, но было уже поздно.

– У него есть такое право… – прошептала мама. – Я сама виновата…

– В смысле? В чем ты виновата?

Мама отчаянно замотала головой, низко-низко ее опустила, чтобы я не видела ее глаз, прижала к себе очки и опять заплакала.

Ну уж нет, решила я в тот момент. Я узнаю, что у них произошло. Потому что поверить, что моя маленькая, добрая, всем всё прощающая мама сделала что-то плохое, а папа ее теперь за это может презирать, я не могу.

Больше приставать к маме с расспросами я не стала. Во-первых, я опаздывала, точнее, это было во-вторых. А главное то, что мне было очень жалко маму. Она сидела маленькая, как мокрый воробышек, в своих огромных очках, с тонкой шеей, как будто мама ничего не ест – на самом деле, надо присмотреться повнимательнее к этому. Я ем с жадностью, всегда хочу есть, и мама мне то и дело подкладывает еду, подкладывает – может, она свою еду мне отдает и все худеет и худеет?

– Мам… – Я обняла маму, получилось это неловко, мама даже пошатнулась на стуле. Не такая я гренадерша – это мама что-то слишком ослабла за последнее время.

Я решила – возьму накопленные деньги и куплю после волонтерского рейда маме баночку красной икры. Как раз у меня около пятисот рублей скопилось. А у нас открылся рядом магазин «Икра». Там ничего больше нет – одна икра. Мы заходили как-то туда с мамой перед праздником. У прилавка стояла старушка, древнее которой я, наверно, не видела никогда. Самое маленькое ей было девяносто лет.

Старушка рассказывала, как мне показалось, уже не первый раз – стояла, опираясь морщинистой рукой на стеклянную витрину, и говорила, особенно ни к кому не обращаясь: «…и всё просто завалено было черной икрой! Большие судки стояли – и такая тебе икра, и сякая… И попробовать можно было… И везде бутерброды с черной икрой продавались – в кинотеатрах, на танцплощадках… А сейчас… Не пойму – сколько это стоит? Вот эта баночка? Тысячу? Столько нулей-то?» – «Десять тысяч!» – устало вздохнула продавщица в ответ. «На новые деньги?» Продавщица вздохнула: «На новые, женщина, на новые. Старые, если есть, тоже несите, у меня сын собирает». – «А вы минтай берите, – подсказала ей другая. – Или вот, киржач, если подороже. Он в неволе не размножается, единственный гордый. У него икра мелкая, но вкусная…» Не знаю, что купила тогда эта древняя старушка, мы не купили ничего, глаза разбежались.