Читать книгу "Дневник фокса Микки - Саша Черный"

Васенька радостно щёлкнул языком и побежал, чтоб убить время, к знакомой табачной лавке через улицу. Там, в окне, давно уже он заприметил серию марок мыса Доброй Надежды. Надо спросить о цене и выменять на двойники.

Целых полчаса! И куда это босяк за зайцем отправился? Нырнул в подворотню, фить – и исчез.

* * *

Не прошло и получаса – Васенька уже давно на Трубной площади топтался около указанного места. От нетерпения даже минутную стрелку на своих чёрных часиках на пять минут вперед перевел.

Наконец видит, идёт босяк, а под мышкой у него какое-то серое чудовище лапами дергает.

Заяц!..

Босяк нос об зайца вытер, дух перевёл и заторопил:

– На! Давай рубль! Еле раздобыл… Тащи, тащи живей, чего глаза расстегнул? Под зад поддерживай, башку под локоть зажми, а то даст стрекача – пропал твой рупь ни за копейку…

Сказал, заржал на ходу, картуз козырьком назад передвинул и скрылся – только дверь в пивной хлопнула.

Понёс мальчик своего драгоценного зайца домой, хоть и не легко нести, сам так весь улыбкой и расцвёл. На трамвай денег нет, да и не пустят с зайцем.

– Сиди смирно! Ишь тяжёлый какой, словно утюгов наелся.

А заяц не унимается, лапами как пожарный насос работает, так и рвется прочь из-под мышки, точно его казанским мылом намылили.

И вдруг…

* * *

Тётя Варя в ужас пришла. Приплёлся её любимый Васенька домой, плачет – рыдает, захлёбывается, по всей мордашке слёзы рукавом размазаны, а в руках дрянная заячья шкурка.

– Что с тобой, Василёк?! Кто тебя обидел?! Что за шкурка такая?..

– Мо-шен-ник меня обмо-шен-ни-чал! Я у него на Трубной зайца купил… Думал тебе сюрприз устроить, обучить зайца таб-ли-це умножения. А босяк, тётечка, взял рубль…

– Ну?!

– Сунул мне зайца… Я несу, а он барахтается. И вдруг… он шкурку свою распорол… и из шкурки живая кошка вылезла… и убежала!

– Как кошка?!

– Ну, как ты не понимаешь! Босяк кошку во дворе сцапал, наскоро в заячью шкуру зашил… и мне продал… Народ кругом хохочет! Я сначала испугался, потом растерялся, а потом плакать стал… Досадно ведь, тётечка! Что я теперь делать буду?!

– Не плачь, Василёк…

Тётка племянника по стриженой головке гладит, а самой и жалко его и смешно.

– Не плачь! Я с тобой сама пойду, настоящего живого зайца купим. Обучим его хоть геометрии, ты у меня мальчик учёный, авось выучишь. А плакать не надо. Что это, в самом деле? Мужчина – и плачет.

– Купишь, тётя?! В самом деле?.. Побожись, что купишь!

– Божиться грешно… Тётке и так верить надо. А вот ты поди умойся, ишь целое озеро по лицу размазал. Да приходи чай пить с малиновым вареньем. Хорошо?

Побежал Васенька по коридору, ногами взбрыкивает, куда и горе девалось.

А тётка за спицы свои взялась: Васеньке чулки надвязывать. Вяжет и ворчит:

– Вот, прости Господи, какие мошенники окаянные по Москве пошли… Кошку в заячий мех среди бела дня зашивают, дитя обманывают. Тьфу!

Пасхальный визит

Квартира возле Роrtа nomentana. Выше учительницы, выше штопальщика-портного, даже выше двух синьор, работниц с кустарной фабрики плетёной мебели. На что уж бедные синьоры, но Варвара Петровна умудрилась ещё выше поселиться, рядом с голубями.

Из кухни окно в бездонную коробку двора, – смотреть жутко: будто и не Рим, а какое-нибудь нью-йоркское захолустье. Изо всех щелей точно в трубу тянется кверху чад жареного луку, томатные ароматы, переливающийся из окна в окно гул перебранки и приветствий. Верёвки – вдоль стен вниз и поперёк из ниши в нишу. Одни для корзин, куда голосистый поставщик молока и овощей положит, что нужно, – не подыматься же ему под небеса; на других, слабо надуваясь, сохнет разноцветное тряпьё – словно вымпелы на адмиральском судне в праздничный день. Зато окно из спаленки на вольный простор. Глубоко внизу, под узеньким балконом, кудрявые купы каменных дубов, эвкалипты и с ранней весны неустанно цветущие мимозы – канареечный, нежный дымок. Тёмный, вечно закрытый сад туго разросся между каменными стенами, – ноге никогда его не коснуться, но глазам отрада… Варвара Петровна не первый год в Риме. Еще до войны попала с мужем-художником на Капри. С золотой медалью укатил он стипендиатом Петербургской академии художеств в Италию, в апельсиновое царство, два года протосковал, щи варил и программное полотно с лодочниками в красных беретах писал… Простудился, слёг, да там, на Капри, и глаза закрыл. А Варвара Петровна переехала в Рим с мальчиком, с крошечной дочкой, с грудой запылённых этюдов и горой неизбывных забот.

Потом началась война. Куда уедешь? Так и застряла Варвара Петровна с детьми в Италии и стала кое-как налаживать жизнь.

Этюды по багетным лавкам рассовала и принялась вплотную за работу – надо же детей подымать.

Уж так повелось: куда судьба русскую женщину ни забросит, всюду она извернется, силу в себе такую найдет, о которой она дома, пока скатерть-самобранка под рукой была, и не знала.

* * *

Трудно было вначале. Так трудно, что лучше и не вспоминать… Работала она сестрой в местном госпитале, к детям только в свободные часы прибегала. Но спасибо добрым соседям – заботились они о её детях, как о своих. А потом, после войны, страна ожила, жить стало всем легче.

Вспомнила Варвара Петровна своё старое рукоделье, завела через отельных портье знакомства и стала на продажу расшивать платки, платья и шарфы павлиньими русскими узорами…

Мальчик как-то незаметно от рук отбился. По-русски говорить не любил. Какой разговор и с кем? В школе, на базаре и в лавках только итальянские звонкие слова в ушах и звучат. Вечно в своей суете толокся: то старые марки перепродавал и обменивал, сбывал букинистам оставшиеся после отца книги, покупал в уличных ларях лотерейные билеты со счастливыми номерами… Домой прибегал на минутку, глотал макароны, уроки учил как-то по-птичьи, на ходу, и опять на улицу. Впрочем, учился неплохо и матери не был в тягость.

Только младшая дочка, шестилетний тихий гномик Нина, и была утехой. Мать вышивает, а девочка пёстрые лоскутки перебирает и поёт на итальянский мотив русскую песенку – слова от матери слышала:

Таня пшёнушку полола,Черный куколь выбирала…

– Мама, что такое куколь?

– Не знаю, котик.

– Ну, какая ты. Русская же песня, а ты не знаешь.

Потом раскроет свою старенькую русскую хрестоматию и начнёт – в который уже раз! – перелистывать. Читать Нина ещё не умеет. Буквы чужие, в итальянских газетах совсем другие, но картинки и без букв понятны. Вот зима, на еловых лапах густая вата: это снег. Никогда не видела, но, должно быть, очень интересно. А это берёзка. На Палатинском холме тоже есть берёзка, Нина видала. Белый-белый ствол, и весной жёлтые червячки-сережки дождём висят… А вот и любимая картинка: «Генерал Топтыгин». Это так медведя в России называют. Сидит в санях – это такая «кароцца»[1] без колёс, – развалился… Лошади испугались (еще бы!!) и мчатся, как сумасшедшие. Нина вздыхает. Светлые волосы, такого же цвета, как её бледные восковые щечки, спустились на глаза…