Читать книгу "Уезжающие и остающиеся (сборник) - Евгения Басова"

С его лицом только в кино сниматься. Конечно, если бы оно было не такое глупое.

Серёга поймал мой взгляд, смутился. Буркнул:

– Сами виноваты. Надо было не молчать, что вы никакие не собакинские…

Нога у меня болела всё сильнее. Только что я могла на ней стоять и даже прыгать. Прыгнула же на этого… Серёгу… Но теперь до неё стало больно даже дотронуться. У щиколотки она опухла. Я села в траву и не представляла, как стану подниматься от пруда на холм.

Лёнчик предложил Косте как-то сцепить руки и сделать что-то вроде кресла для меня. Мне велел сесть к ним на руки и обхватить их за шеи. И так они двое, шатаясь, стали подниматься.

Пальма теперь шла рядом с нами, поглядывала на меня. Её не тянуло больше носиться…

Лёнчик был выше Кости, и кресло получилось неровное. И поднимался он быстрее. Они никак не могли подладиться в ногу. Лёнчиковы товарищи убежали в хозяйство, где они все работают. Они же только искупаться приходили.

Шли мы так – вверх и вниз, кто шёл, а кто ехал. Мне всё время казалось, что я сейчас свалюсь.

Я уже совсем было рот открыла, чтобы сказать:

– Пустите, сама пойду…

А после передумала. Если меня не надо будет нести, то Лёнчик, пожалуй, тоже побежит на свою работу. И они с Костей так и не помирятся. И не поговорят толком.

Хотя им и теперь было не поговорить, они только дышали громко, да Лёнчик иногда бросал Косте:

– Ты эту руку – ниже… Ты вот так держи…

И я думала: ещё немного он с нами побудет. Костя ведь так ждал, когда они встретятся.

На вершине холма остановились передохнуть. Лёнчик мотнул головой.

– Там – поле у Михал Григорича. Видите, где трактор ездит?

Костя спрашивает:

– Там – твоя работа?

Лёнчик кивает.

– Ну да, Михал Григорич каждое лето мальчишек нанимает. Дел-то в хозяйстве много, он сам себе целый колхоз…

– Кто сам себе? – спрашиваю.

Лёнчик смущается.

– Ну, это наши говорят, в деревне. У него и лошади есть…

Костя говорит:

– Так ты и на лошади можешь ездить?

А Лёнчик:

– Не знаю, я только на Рыжем ездил. Рыжий смирный, старик уже. Так мне всегда его и дают, а на других я не пробовал… Михал Григорич, он говорит, хочет спокойным быть за ребят, поэтому только Рыжего можно брать, а Стрелу нельзя. И я не знаю, умею я на коне верхом или на одном только Рыжем…

Костик только ещё что-то спросить, а Лёнчик сам спрашивает:

– А вы на сколько приехали?

Костя говорит:

– В пятницу – назад.

И вздыхает тяжко.

Как будто, если бы мы подольше оставались, он тоже бы с мальчишками стал в поле работать – за компанию.

Может, его и принял бы тот неизвестный нам Михаил Григорьевич. Костю бы научили грядки полоть и траву косить. А может, и на Рыжем бы дали прокатиться, Рыжий смирный. И Костя бы ездил на нём – только зачем, куда? Я толком не представляю. Люди здесь живут какой-то непонятной нам жизнью.

А Лёнчик что-то про нас не может понять.

– Подумать только, – говорит мне, – вы взяли и приехали в Липовку. Просто так – взяли и приехали.

Понятно же – мы не просто так. Мы с мамой. У мамы командировка. Но Лёне кажется, что мы какие-то особенные люди… Свободные как ветер.

19. Всё видно-слышно

Анна Ивановна во дворе была. Увидела нас – руками замахала:

– Ходите, где не нужно! Вот вас собакинские-то и отделали…

И смотрит на Лёнчика, чтоб он подтвердил: нечего далеко от дома уходить!

Лёнчик смешался:

– Это не собакинские, баб Ань… Мы не же знали…

Хозяйка поглядела озадаченно. Спрашивает Костю:

– Так что ж вы не сказали, что вы не собакинские?

И велела нам с ним в доме сидеть.

Лёнчик на свою работу пошёл.

Хозяйка тоже выскочила за калитку. И сразу вернулась с какой-то женщиной. Та прежде всего велела нам звать её «тёть-Светой», а после принялась ногу мою ощупывать.

Я сморщилась – думала, она сейчас её мять начнёт. Но тетя Света пробежалась по моей ступне и по лодыжке лёгкими пальчиками и сказала:

– Через день-два снова будешь прыгать.

И попросила у хозяйки лоскут, чтобы потуже перебинтовать.

Пока она бинтовала мою ногу, мама вернулась из Собакина. Сразу заахала, стала теребить меня и Костю. Спрашивает у хозяйки:

– Как думаете, есть смысл сходить к родителям этих хулиганов? Или там родители такие же, как дети?

Анна Ивановна плечами пожимает.

– Что родители? У Лёнчика родителя доставили прошлой осенью – в гробу. Макар Михалыча. На стройке, говорят, с лесов упал. В город на стройку наши подряжаются, дума не больно заработаешь…

Но маму ей так сразу не разжалобить. Она спрашивает:

– А мать у него есть? У Лёнчика вашего? Кто-то же отвечает за него?

Хозяйка ей:

– Да Лёнчик сам и за себя, и за мамку отвечает. Двое их с мамкой-то…

Наша мама теряется:

– А остальные, кто их бил… Нельзя ведь, чтобы это осталось безнаказанным!

Я тогда встреваю:

– Мама, мы ведь все помирились!

И Костя за мной:

– Мы помирились!

А мама – сердито ему:

– Ты на сестру погляди! Приехали на отдых! Мало того что исцарапанная вся, так ведь ещё и хромает теперь – какой-то негодяй толкнул…

Наша хозяйка маме обещает:

– Без наказания точно не обойдётся. Выпорют кое-кого, уж как пить дать, выпорют. Малинины с дедом живут, Шурка и Катька. У деда характер незлобивый, ласковый. Так, пожурит… А вот Серёге Ужову отец, не сомневайтесь, всыплет по первое число.

Но маме хочется, чтоб было наверняка. Она волнуется:

– А кто же его отцу расскажет?

Тут и хозяйка наша, и тёть-Света – обе усмехаются.

– В деревне, – говорит хозяйка, – и рассказывать ничего не надо. В деревне и так всё видно-слышно…

Тёть-Света вторит ей:

– Так, так! Ужовы в соседях у меня. Ирина у своего Серёги уж выясняла: что ж не спросили – наши, не наши ли? Написано, что ли, на тех ребятах, что они собакинские? На ваших-то… – кивает она маме.

А мама не понимает:

– А при чём здесь – собакинские? Тех, что ли, можно бить?

Анна Ивановна смеётся: