Читать книгу "Крузо - Лутц Зайлер"

Рембо жил в хижине пасечника, маленькой хибарке в лесу, подсобном помещении неподалеку от «Отшельника». Там были его владения, там он принимал собственных гостей. Еженедельно по очереди наведывались то пасечник, привозивший на остров новых пчелиных маток, то человек, которого он называл книжным дилером. В специальной переноске, которую, как короб угольщика, надевал на спину, книжный дилер (представитель издательства «Искусство») приносил свой товар на возвышенность, на Дорнбуш, – ценные гравюры, роскошные издания, а кроме того, ценные книги других, недостижимых издательств, которые Рембо оплачивал ночлегами на острове.

Эд поежился. Рука его по-прежнему лежала на стволе рождественской сосны; в свете маяка ее кора поблескивала точно кожа доисторического животного. Он подошел к краю обрыва, прислушался в глубину. Тихое, едва слышное кипение. Вода заливалась в камни осыпи и снова отступала. Тяжелое, астматическое дыхание Балтики. Эд слегка наклонился вперед. Стремление упасть пока не пропало, может статься, оно было всегда. Эд понимал, что необходимо все время защищать свою жизнь, с одной стороны, от постоянно происходящего, с другой – от себя самого и желания сдаться.

Из персонала ему больше всего нравились Крузо, кок Мике и чета буфетчиков. Карола и Рик с самого начала приняли его по-хорошему. Официанты же составляли отдельную компанию. Крис казался безобидным и добродушным, а вот с Кавалло и Рембо обстояло иначе; в обоих он чувствовал вспыльчивость. Рембо производил впечатление человека ухоженного и чуть ли не старомодно пекущегося о мужской харизме. Он единственный, на ком кельнерский смокинг действительно сидел как влитой. В густой, похожей на шлем гриве поблескивали серебристые пряди, равномерно распределенные и как бы аккуратно нанесенные кисточкой.

Посетители нередко путали Кавалло и Рембо, что при отсутствии сходства можно объяснить только тем, что оба носили усы. Причем усы Кавалло были намного уже, в сущности лишь тоненькая полоска на верхней губе, а усы Рембо смахивали на густой, аккуратно подстриженный кустарничек, который он, разговаривая или читая стихи, обычно приглаживал мизинцем. Тем не менее кто-нибудь из клиентов нет-нет да и спрашивал, не братья ли они – «такое сходство…». А ведь это все равно что путать Дали и Ницше. Конечно, посетителям просто хотелось выказать симпатию и искренность (или завершить отпускной день разговором с одним из официантов легендарного ресторана на обрывистом берегу Хиддензее, чтобы после рассказывать об этом дома), но с этой минуты их уже не обслуживали – ни Кавалло, ни Рембо. В таких обстоятельствах очень кстати, что был еще и Крис.

Так или иначе, Кавалло и Рембо в самом деле дружили. Во время работы играли в шахматы, доска всегда стояла наготове, на столике возле буфетной стойки, где официанты могли передохнуть. Если времени на отдых не было, они перекликались через головы посетителей, сообщая друг другу ходы. Эду они напоминали стариков татар, которые часами скачут рядом на конях по степи и при этом могут сыграть целую партию, в уме, без доски. Временами Эд видел за столиком и Рене, мороженщика, но тот не играл, только стерег доску. Мороженщик отличался разговорчивостью, сыпал анекдотами и гулко хохотал в свои контейнеры с мороженым.

И все же Кавалло и Рембо частенько ссорились, из-за философии или политики, а иной раз из-за женщин. «Дело идет только о дневной победе», – пояснял Рик и держал наготове соответствующие напитки.

Возле одной из колонн посреди ресторана красовалась касса. Когда бы ни подходил к высоченному сооружению, Рембо всегда смотрел на фото своего тезки-покровителя и шептал вопрос:

«Когда придешь ты, слава?»

Фотография представляла собой скверную репродукцию юношеского портрета, вырванную из журнала и наклеенную на картон. В тот день, когда приступил к работе, Рембо поставил фото на кассу и таким манером получил свое прозвище. Эд готов был счесть все это одной из многочисленных баек, которые ходили о Рембо, но потом увидел собственными глазами – поднятую голову, шевеление усов.

«Когда придешь ты, слава?»

Зачем скользят человек и луна…[6]

Еще до полудня террасу заполоняли посетители, каждое утро прибывали четыре парома, битком набитые туристами, которые тащились из гавани прямиком наверх, на Дорнбуш, будто больше некуда пойти. В результате прогалина и лес вокруг до самого обрыва кишмя кишели отдыхающими, яблоку негде упасть. Кое-кто пытался делать заказы прямо с обрыва, а самые наглые уже вскоре толпились между столиками, прямо в проходах для официантов. Глазели на столы, обсуждали еду, протягивали руки, показывая на то или иное блюдо, чуть не тыкали пальцами, а не то норовили враждебным бурчаньем разогнать сидящих посетителей. «Внимание! Поберегись!» – кричали официанты, но даже серьезные замечания действовали недолго, и в конце концов появлялся Кромбах, обходил террасу. Увещевая чересчур нетерпеливых, он выпроваживал их на край террасы, словно выводил из лабиринта. При этом держал их за плечо, как слепых, а иногда шел с ними к обрыву, – чтобы столкнуть вниз, думал Эд, это бы и проблему решило, и придало глубокий смысл слову «толкотня», то бишь час пик…

Толкотня действительно выявляла в каждом наилучшие стороны, и скоро Эд начал понимать, что скрыто под высокими понятиями «команда» и «товарищи». Кромбах, который в иных случаях никогда из конторы не выходил, доставал из брючного кармана короткий серый обрезок каната и показывал морские узлы. Вязал узлы-сердца разной формы, поднимал высоко в воздух и пожинал аплодисменты. Кто-то что-то показывал – это незамедлительно привлекало внимание, в первую очередь потому, что явно происходило не по плану, спонтанно, без входных билетов и контроля, а значит, было событием редким, экзотическим, какое можно пережить только здесь, на этом острове.

Эд так и не узнал, что именно Кромбах демонстрировал, когда вязал узлы. Над туристами серые сердца имели, по-видимому, ту же гипнотическую власть, что и над ним. После четырех-пяти сердец директор отвешивал поклон. Затем доставал из брючного кармана другие канатики и раздавал стоящим вокруг, а они брали их, недоверчиво, словно великую ценность. Кое-кто сразу же начинал связывать канатики узлом, по крайней мере пробовал, и некоторое время изготовление собственных узлов-сердец казалось куда желаннее шницеля или стейка на гриле.

Рембо и Кавалло довольно быстро переходили на этакий стайерский бег, тогда как Крис старался идти шагом, однако волей-неволей до предела ускорял шаги и в конце концов сбивался на свою обычную неровную прискочку. Теперь посуда поступала к раковинам высокими, шаткими стопками, клейкими от остатков еды, и все это надо было (посуды вечно не хватало) немедля перемыть, высушить и снова подготовить к использованию. Время от времени над невысокой дверцей в кухню возникал бледный моржовый череп кока Мике. Ругань его не была ни злобной, ни агрессивной, но отличалась непревзойденной драматичностью и настойчивостью – ежедневная авральная ария о нехватке тарелок, ножей, мисок и о неминуемой в таких обстоятельствах полной остановке, окончательном коллапсе, погибели. Как только он заводил свою арию, о деликатностях никто уже не думал. Целые стопки грязных тарелок без церемоний отправлялись в раковину, а жирные остатки шницелей, картошки, салата или котлет резким гребком ребра ладони выметались с поверхности воды прямо на пол. После некоторой тренировки Эд двумя-тремя молниеносными гребками – секундное дело! – очищал раковину. Нужно было только следить, как бы не заляпать чистую посуду, и, конечно, не очень-то приятно до вечера топтаться в мерзкой жиже из раздавленных отходов, в болоте из пищевого месива, которое издавало под ногами непристойные звуки, отчего Эд уже вскоре старался скользить по плиткам. Чтобы официанты не поскользнулись, Крузо время от времени насухо вытирал проход – даже сейчас, когда у всех голова шла кругом, он ничего не забывал, проявляя ответственность и заботу. Эд готов был обнять его за это.