Читать книгу "София - Павел Пирлинг"

В течение полувека Восток, как мы уже сказали, являлся латинянам в мрачном свете. Славянские народы Балканского полуострова были покорены турками. Некогда цветущий город Константина служил столицей для падишаха. Европе грозило новое мусульманское нашествие. Крылатый лев святого Марка дрожал за свою восточную торговлю. Венгрия, всего более подверженная нападениям, требовала помощи людьми и деньгами. Но те, которые некогда призывали народы к освобождению Святого Гроба – папы, – подняли свой голос вновь, чтобы исторгнуть христиан из тисков ислама. Лишь только Москва стала лучше известна в Европе, повсюду пробудилась надежда найти в великом князе союзника против турок. Расчеты эти исключительно основывались на возвышенных целях. Интересы низшего порядка ускользали от людей, знавших Россию только по имени.

Иван III отдавал себе ясный отчет в этом положении. Он воспользовался с необыкновенным искусством выгодами, которые оно представляло. Образ действия, принятый им, запечатлен ловким притворством и заднею утилитарною мыслью, ясно выступавшей. Эта двойственная политика будет долго оставаться в чести в Кремле. В этом отношении Москва не уступала венецианской синьории или Франции Людовика XI.

Ввиду вызывающего положения, занятого турками, Иван понимал свой рыцарский долг: религиозные верования соединялись с историческими воспоминаниями, чтобы возбуждать в нем ужас к бусурманам. Оттого охотно выставлял он себя отъявленным врагом полумесяца, готовым наводить на него ужас мечом Дмитрия Донского. В Риме и Венеции русские послы возбуждали воинственный пыл пап и дожей. Можно было бы подумать, что православный государь ждет только минуты, чтобы устремиться на врага. На самом же деле этот показной энтузиазм и эта напускная ревность служили только для того, чтобы сбить с пути общественное мнение; обещания Крестового похода были обманчивы. Иван жил с турками в добром согласии и не намеревался нарушать этой подозрительной дружбы. Поддерживать ее побуждали политические и торговые интересы.

По свержении татарского ига московская политика преследовала одну цель – вернуть русские области, вошедшие в состав Польши и Литвы. Под влиянием этих соображений заключались и расторгались союзы с иностранными державами, и с этой точки зрения дружественные отношения с Менгли-Гиреем, о которых была речь выше, имели не меньшую цену, чем всякие другие. Но татарский хан со времени завоевания Крыма Магометом стал простым турецким вассалом, и борьба с султаном, его сюзереном, владевшим Черным морем, влекла бы для Москвы расторжение ее исконного союза с Крымом. Сами по себе мирные отношения с турками входили в расчеты Ивана III; он уже предвидел в султане опасного врага для поляков; ввиду всего этого соглашение с падишахом представлялось в благоприятном свете.

Материальные интересы сближали также оба народа. Русские не менее, чем турки, дорожили возможностью сбывать товары друг друга. Их торговые караваны хорошо знали дорогу на Каффу и на Азов, где происходил обмен русских кож, персидского шелка, индийских материй и пряностей. Заинтересованные стороны сильно желали сохранения этих торговых центров, достигавших некогда при генуэзцах такого цветущего состояния. Оттого, когда русские, считая, что их права нарушены, покинули эти рынки, турки первыми стали их приглашать назад и просить их о возвращении. В Москве остались очень довольны этими просьбами, ибо Иван не хотел ничего другого, кроме продолжения этой доходной торговли, лишь бы только русские не подвергались стеснительным налогам.

Вообразить себе великого князя приносящим в жертву свои выгоды для услуги Западу значило бы странно ошибиться насчет характера этого государя, преследовавшего исключительно утилитарные цели. Он, пожалуй, несознательно применял систему невмешательства. Европа допустила монголов овладеть Россией; ни одна освободительная армия не явилась на помощь притесненным, обязанным только себе отвоеванием независимости. Что удивительного в том, если исчезло сознание единства с великой христианской семьей? Это равнодушие простиралось даже на славян Балканского полуострова, несмотря на общность веры, языка и происхождения. Панславистская идея дремала еще в глубине сознания и ждала своего исторического часа, чтобы появиться. Итак, великий князь обнадежил обещаниями и речами врагов ислама. А в действительности же он воспользовался Менгли-Гиреем, чтобы вступить в лучшие отношения с Баязетом. За перепиской последовали посольства. Первый турецкий посол в 1493 году был остановлен в Киеве и принужден был вернуться. Ревнивые стражи границ – литовцы – притворно выставляли на вид преследование шпионства. В сущности же, они хотели изолировать Москву. Эта маленькая победа вызвала только замедление на несколько месяцев. Иван сумел взяться за дело более ловко, чем Баязет, и русский представитель достиг Босфора. Это был еще молодой человек, лет тридцати пяти, Михайло Плещеев, полный претензий и редкого упорства. Он обнаруживал надменное презрение по всем налогам, не допускал различия между своим багажом и товаром, к великому неудовольствию нелюбезных таможенных чиновников. Паши и визири внушали ему посредственное уважение. Предтеча Меншикова, он считал себя довольно важным лицом, чтобы вести переговоры, не подчиняясь унизительному восточному этикету. Его странное поведение поразило неприятно Баязета. Он горько жаловался на то общему другу Менгли-Гирею, но ни одного слова упрека не было обращено к Ивану. Наоборот, ответ турок дышет благосклонностью и – лестная неожиданность для Кремля! – титулы прописаны с такою восточною щедростью, которая способна была удовлетворить самое большое честолюбие.

С этой эпохи до царствования Алексея Михайловича, бывшего свидетелем полного переворота, сношения с Турцией были мирными. Иван IV, Феодор, Борис Годунов, даже Михаил Романов, следуя по стопам Ивана III, братались с Стамбулом и подымали воинственные клики, чтобы удовлетворить Запад. Султаны их не слышали или если и слышали, то и не тревожились этим более нужного. Предчувствуя опасность на Севере, тонкая восточная политика не торопилась вызвать бурю. Русские казались в самом деле грозными для турок, ибо балканские православные народности были всецело преданы белому царю, их единоверцу, и белый царь имел безграничную власть над своими подданными, над их имуществами и жизнью. Таково было мнение наиболее мудрых визирей, и они не утаивали его от венецианских послов, передавших нам этот секрет.

Если в правящих кругах господствовало примирительное настроение, то иное чувство воодушевляло массы. Ненависть к неверным, слепая, непримиримая, коренящаяся в глубине русского сердца, перемешивалась с религиозным фанатизмом. Могущественный рычаг, которым впоследствии будут пользоваться русские императоры с политической целью всякий раз, как их войска направятся к Дунаю. Оттого хитрый лорд Брукхэм не без основания будет удивляться противоречию между чувствительными прокламациями, дышащими православием, в начале восточных войн и существенными договорами, которыми они оканчиваются.

Важно установить тот факт, что брак Ивана III с наследницею трона, ниспровергнутого турками, не оказал дурного влияния на дипломатические сношения обоих народов. Великий князь мог даже принять византийский герб черного двуглавого орла, не возбуждая ревности и подозрения своего сильного соседа. На другой почве это событие вызвало странные явления, освещая, таким образом, с новой стороны восточный вопрос. Особенная связь, соединявшая издавна Москву с Византией, сделалась еще теснее с тех пор, как София появилась в недрах России, и притом в пользу Москвы, но не Византии. Смутная идея о православной миссии, посещавшая головы книжных людей, получила отныне историческое неоспоримое основание. Отсюда возникло настроение, генезис которого можно указать, проникшее до глубины низших народных слоев и дошедшее потом до трона.