Читать книгу "Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо - Сергей Цветков"

Олег бежал в дальние края с мыслью силой вернуть себе черниговскую отчину. Его старший брат, тмутороканский князь Роман, не проявил интереса к этой авантюре, быть может полагая, что черниговский стол должен принадлежать ему самому (во всяком случае, впоследствии он сделает попытку им овладеть). Зато планы Олега встретили полное понимание со стороны другого изгоя, с некоторых пор обретавшегося на попечении Романа Святославича, – Бориса, сына смоленского князя Вячеслава Ярославича, умершего в 1058 г. (см. с. 16). Летопись ничего не говорит о том, что он делал все эти годы. Известно только, что 4 мая 1077 г. Борис, воспользовавшись уходом Всеволода навстречу Изяславу на Волынь, внезапно захватил Чернигов, однако продержался в городе всего восемь дней и бежал в Тмуторокань, видимо изгнанный самими черниговцами. И вот теперь, встретившись в Тмуторокани, Олег и Борис договорились о совместных действиях против Всеволода.

Не рассчитывая на собственные дружины, по всей видимости немногочисленные, племянники-изгои заручились поддержкой половецких ханов. В конце лета 1078 г. Олег и Борис «приведоша половци на Русскую землю, и поидоша на Всеволода к Чернигову». Всеволод выступил навстречу им к внешней линии «Змиевых валов». Из Смоленска на выручку отцу шел Владимир Мономах, но смоленские полки не поспели вовремя. 25 августа на реке Сожице (приток Сулы) произошло кровопролитное сражение, в котором войско Всеволода было наголову разбито, потеряно множество простых воинов и знатных людей184. Победители вступили в Чернигов, «мнящеся [что] одолевши», а половцы «земли Рустей много зла сотворивше», как отмечает летопись. Владимир Мономах рассказывает в «Поучении», что по дороге в Переяславль, где укрылся Всеволод, ему пришлось пробиваться «сквозе половечьскыи вой».

Оставив Переяславль на попечение сына, Всеволод бросился в Киев искать помощи у старшего брата. Летописец особо подчеркивает дружественный прием, оказанный ему Изяславом, и вкладывает в уста последнему удивительные слова, которые если и были произнесены в действительности, то прозвучали в княжеском семействе, пожалуй, впервые: «И рече Изяслав ему: «брате! не тужи, видел еси, колико ся зла мне соключи: первое [во-первых] не выгнаша ли мене людие мои и имение мое разграбиша? пакы же изгнан бых и от вас братии своей, и блудих по чюжим странам и тамо имения лишен бысть, и не сотворих зла никомуже; ныне же, брате, не тужи; аще будеть нам причастие [в смысле: доля, удел] в Руской земле, то обема нама, аще лишена будеве, то оба; аз сложу главу свою за тя, аз бо не рад есмь злу братьи своей, но добру есмь рад»; и се рек утеши Всеволода». В кои-то веки один брат помогал другому в несчастье – моралистам из Киево-Печерской лавры поистине было отчего прийти в умиление.

Изяслав объявил сбор земского ополчения – «повеле собирати вой от мала до велика, и бысть вой без числа». К киевскому войску присоединились сыновья Ярославичей – Владимир Мономах со смольнянами и Ярополк Изяславич с вышгородекой дружиной. В конце сентября объединенная рать подступила к Чернигову. Олега и Бориса уже не было в городе. По некоторым известиям, они уехали в Тмуторокань собирать новое войско185; однако представляется маловероятным, чтобы они успели обернуться туда-обратно так быстро. Скорее всего, они набирали новых воинов где-то поблизости или же скликали приведенных ранее половцев, рассыпавшихся «облавой» по южнорусским землям. Во всяком случае, черниговцы явно надеялись, что отсутствие Олега и Бориса не будет продолжительным, поскольку не открыли ворота Ярославичам и «затворишася во граде». Очевидно, в их мнении, права Олега Святославича на отчий стол выглядели предпочтительнее Всеволодовых. Войско Ярославичей пошло на приступ. Особо отличился Владимир Мономах, который, захватив восточные ворота Чернигова, ворвался в «окольный» (внешний) град и сжег его. Черниговцы отступили во внутренний «дьнешний град» (детинец). Дальнейшие осадные действия были прерваны известием о подходе Олега и Бориса с войском. Рано утром Ярославичи сняли осаду и двинулись навстречу племянникам. Между тем в стане последних царил раздор. Устрашенный численностью противника, Олег уговаривал Бориса вступить с дядьями в переговоры: «И рече Олег Борисови: «не ходим противу, не можем бо стати противу четырем киязем; но пошлем с мольбою ко стрыема186 своима». Но Борис насмешливо отвечал на это: «Толико ты зри, а аз им противен всем» («Ты стой и только смотри, а я один пойду против всех»). По мнению летописца, Борис своей гордыней прогневал Бога («похвалився велми, а не ведый, яко гордым Бог противится») и поплатился за это. 3 октября дядья и племянники сошлись «у леса на ниве Нежатине187 и сразившеся обои бишася крепко; и бысть им сеча зла». В упорном бою обе стороны потеряли по одному из своих предводителей. Первым пал Борис188, а вслед за ним был убит и Изяслав: сражаясь в пешем полку, рядом с простыми ратниками («в пешцех»), он не заметил, как в разгар боя неприятельский всадник внезапно подскакал к нему сзади и нанес смертельный удар копьем «за плеча». Смерть старшего князя могла привести союзную рать в смятение. Но этого не случилось: сеча продолжилась, Олег был побежден и «в мале дружине» едва смог уйти в Тмуторокань.

Тело Изяслава погрузили в ладью и спустили вниз по Десне к Киеву. Весь город вышел встречать убитого князя. По обычаю, покойника переложили на сани и повезли на княжий двор. Духовенство сопровождало похоронную процессию с пением, но, говорит летописец, всеобщий плач и вой заглушал церковные распевы. Ярополк Изяславич шел за санями со своей дружиной, причитая со слезами: «Отче, отче мой! Не без печали пожил ты на сем свете, многи напасти приемь от людей и от братья своея, ныне же погибе не от брата, но за брата своего положи главу своя!» Изяслав был погребен в церкви Успения Пресвятой Богородицы (Десятинной), в мраморном гробу.

Обстоятельства гибели Изяслава поразили современников. Смерть великого князя в междоусобной сваре, отчасти им же и спровоцированной, была истолкована в духе евангельской заповеди: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (И н., 15: 13). Изяслав удостоился от летописца (из числа учеников преподобного Феодосия) необыкновенно теплого и умильного слова – настоящего отпущения грехов: «Бе же Изяслав муж взором красен, телом велик, незлобив нравом, кривды ненавидя, любя правду, клюк [хитростей] же в нем не бе, ни льсти, но прост умом [в смысле: прямодушная, непосредственная натура], не воздая зло за зло». То, что он не отверг в несчастье брата, «показав любовь велику, якоже апостол глаголаше: утешайте печалныя», перевесило все – и предательский захват Всеслава, и зверскую расправу над киевлянами в 1069 г., списанную на самоуправство Мстислава, и безоглядный торг независимостью Русской земли при германском и папском дворах: «По истинне, аще что сотворил есть во свете сем некое согрешение, отдасться ему, занеже положи главу свою по брате своем, не желая болшия власти, ни имения хотя болше, но за братню обиду… В любви бо все совершается: любве ради сниде Бог на землю и распятся за ны грешныя, взем грехы наша… любве ради мученицы пролиаша кровь свою; любве ради и сий князь пролия кровь свою за брата своего, совершая заповедь Господню».

Глава 8

Княжение Всеволода

I