Читать книгу "Русская красавица. Анатомия текста - Ирина Потанина"

— А ты как думаешь? — не отрывая глаз от дороги, интересуется водитель.

— Не знаю. С одной стороны, Янка из тех людей, что в ответе за все человечество… Она явное дите Христа — речь не о вере, а о возможности принять на себя всеобщую боль. Такие люди живут меньше, чувствует острее, понимают в сто крат больше остальных… Да вы и сами, наверняка, встречали таких. Это даже не уровень духовного развития, а нечто физиологическое… Вот, бывает, у тетки во дворе собака на человека набросилась, а хозяйке все равно — сидит себе, в телевизор пялится. А дочь ее еще на полпути со школы почувствовала неладное, и как побежит, и успеет, и уймет собаку, и отгонит ужас… Молодец девочка, да только не легко ей живется. От любых неурядиц на планете страдает первая. От далекой войны в никому не известном Ираке — ей так плохо делается, что хоть волком вой. И кто знает, может на себя это страдание перетягивая, она кому-то облегчает жизнь. Тем, кому больше уже не выдержать. Вот и Янка из таких была. Просветленных, что ли… Может, в какой-то момент не выдержала, соблазнилась возможностью быстро отречься от этой своей избранности… В последние дни ей совсем невыносимо было. На этот раз из-за личного.

— Так Яной твою подругу звать? Ты ж говорила, Мариною… — кажется, в мои слова абсолютно не вдумываются… Водителю не важно, на какую тему я говорю, лишь бы не замолкала. Странно, что звучание моей речи действует на него пробуждающее…

— Подругу — Мариною. А Янка Дягилева — это певица такая. Я ее просто так вспоминала, для примера.

«Певица такая», — передразниваю себя мысленно. Это ж надо такую попсовую дать характеристику?! Впрочем, слушателю моему явно без разницы.

— Янка не в том смысле певица, что чужие песни исполняет. Она свои писала. Сильные, хлесткие, настоящие… Со всех точек совка ее звали приехать поиграть. Кассеты с ее записью из рук в руки, как великая ценность, передавались. Все с риском, все с опаскою — не советская у нее совсем была музыка и вечные проблемы с милицией… А в конце жизни, говорят, она отошла от концертной деятельности. С Егором Летовым — другом, покровителем, наставником, мучителем, ненавистным, возлюбленным — рассталась насовсем. От бессмыслицы устала, искала гармонии. Говорят, даже нашла — в сыне жены своего отца разглядела суженного. А он погиб. Несчастный случай или еще что-то там… Янка после этого перестала разговаривать. Вроде бы как дала обет молчания в честь траура. А позже, поехав с отцом и его женой на дачу, ушла к реке и не вернулась. Тело нашли далеко внизу — унесло течением. Впрочем, что это я вам слухи пересказываю. Может, все и не так вовсе было. Разные люди в разных воспоминаниях по-разному говорят… Многие просто для красоты сюжета придумывают какие-то истории про музыкантов.

Разговор как-то увядает. Ну вот, хотела рассказать нечто не про своих — а глобальное, каждому интересное… а в результате и сама запуталась и слушателя запутала.

— А ты что, на учительницу музыки учишься?

— Нет. Работаю в агентстве недвижимости… — подобная перемена темы кажется мне благоприятной. Но водитель резко меняется в лице. Он, кажется, всерьез рассержен, что я работаю. Ну отчего так? Тут радоваться надо! Приятно ведь, когда человек оказывается счастливее, чем ты о нем думаешь…

— И сколько квартиры в Москве нынче стоят? — интересуется с недобрым прищуром.

— Понятия не имею, — пожимаю плечами, понимая, что выгляжу по меньшей мере странно. — Не интересовалась никогда. У меня там в агентстве другие обязанности… Да вы не удивляйтесь, я просто недавно там работаю. А до этого была актрисою. А до этого — корректором в журнале. А до этого — опять актрисою… Или вы купить что-то хотите? Могу позвонить, узнать цены…

— Издеваешься:? — водитель явно рассержен. — Я просто спросил. Я честный человек, мне квартиры покупать не за что…

Можно подумать, все, кто их покупают — обманщики! Ничего подобного, милые люди, во многом чище и честнее всех остальных. Просто они — целеустремленные. А мы с Боренькой — размазни и ротозеи. А водитель — рабочий с философией нищего и классовой враждой. А Марина — душевнобольная, увидевшая вдруг во всех столько гадости, что выдержать это оказалось выше ее сил…

— Я тут, пожалуй, выйду. Спасибо вам. — и тут же вспоминаю неодобрительный взгляд водителя, брошенный после сообщения, что я не бедствую. Добавляю, предавая сразу все принципы: — Я вам что-нибудь должна? А то не честно как-то получается, вы думали студентка, а я… — любой автостопщик убил бы меня за такое предложение. Сказал бы, что ращу из нормальных водил деньгососов и тем порчу жизнь всем свободным от денег путешественникам.

— Не надо ничего, — после тяжелой паузы-раздумья выдает водитель. Иногда у человека настолько запутанные принципы, что ему самому сложно в них разобраться. — Я с девчонок не беру, даже если в недвижимости… Удачи!

Снова погружаюсь в свои недобрые переживания. Марина никогда меня не любила! Плюс еще эта старуха страшная со своими проклятиями… И ведь правда, как накаркала — и все мне теперь неродным кажется. Мне с моими нервами вредно о таком думать. Только накручу себя до истерики… Нет, не думать, не вспоминать, прийти к Бореньке, уткнуться в мягкую его руку и рассказывать, рассказывать, рассказывать…

— Я ей в последний наш разговор открылась. О нас с тобой намекнула. Потому что думала — она своя, на нашей стороне и радостью хотела поделиться… — скажу я Бореньке.

— Ну вот. Сама же просила — никому из твоих ни словечечка… Была б она жива, пришлось бы устранить, как опасного свидетеля. — улыбнется Боренька. А сам возьмет за плечи уверенными своими лапищами, накроет ладонями и защитит сразу от всех потусторонних вмешательств.

— Она интересовалась комнатой, а я ей честно призналась, что мы с тобой там встречаемся. Сказала, что ты музыкант, сказала, что моложе меня… А она вон каких выводов наделала!

— Согласись, любому человеку со стороны наша троица именно в таком свете и покажется… Вспомни, как тогда весело было. Замуж ты собиралась за одного, любила (а любила ли?) другого, кучу обещаний надавала третьему… Выглядело все так, что чужой человек однозначно увидел бы во всем этом твою распущенность. Ошибка в том, что ты добрую половину чужих людей своими считаешь. Не в смысле собственности, а в смысле родства.

— Считала! — поправлю я с горечью. — Теперь уже ученая…

— Ну а раз ученая, так нечего страдать. Какая тебе разница, что чужой человек о тебе подумал? Или вообще ничего им о себе не рассказывай — но это мой, а не твой метод, — или же живи открыто, но тогда наплюй на все сплетни и мнения. Впрочем, что я тебя учу?

— Знаешь, я сейчас вспомнила, — не удержусь от соблазна проехаться по Марининой глупости. — Я многое для нее выдумывала. Ну, если вижу, как нравятся человеку подобные темы, что мне, жалко, что ль? Так вот она однажды на полном серьезе обиделась что я — такая бисексуальная и такая распутная — ее, Мариночку, ни разу не попыталась склонить к интимной близости… Я хохотала, как полоумная, когда услышала… Марина всегда очень нервничала, когда в нее не влюблялись. Всегда думала, что с ней, значит, что-то не так, раз все поголовно не сходят с ума от ее неординарности…