Читать книгу "Это Вам для брошюры, господин Бахманн! - Карл-Йоганн Вальгрен"

Что тебе надо? – спросила она, не поднимая глаз от карты с контактными отпечатками, – если у тебя есть что сказать, говори, нечего просто стоять и глазеть, ты же видишь, я занята. Я не буду отрывать тебя от работы, ответил я, вернее, у меня нет намерений отрывать тебя от работы, но обстоятельства вынуждают меня, во-первых, задать ряд вопросов, а во-вторых, не выпускать тебя из поля зрения, теперь же все по-иному, теперь ты в команде загонщиков, как ты сама сказала, ты присоединилась к гегемонам, к носителям зла, и я в целях безопасности просто обязан знать, что ты собираешься предпринять, вот что сказал я своей жене. Я ни к кому не присоединялась, отрезала она, кончай ты с этим, бога ради. Я сделал несколько шагов, поднял карту с контактными отпечатками и поднес ее к пламени свечи. Что ты делаешь? – воскликнула жена. Жгу контактную карту, ответил я совершенно спокойно, даже не поднимая голоса, это же совершенно естественно, я саботирую твою работу, я иду в нападение, ты присоединилась к моим врагам, a la guerre comme a la guerre, на войне как на войне… Ты теперь в стане моих врагов, людей, которые ничем иным не занимаются, как саботируют мою работу, что ты еще могла ожидать – что я стану верещать от радости, что в моем собственном доме завелся лютый враг? – совершенно естественно, что я иду в нападение, ты, как ты сама сказала, мой враг, а врага следует уничтожить, чтобы не погибнуть самому. Пока я произносил эти слова, жена бросилась на меня с кулаками, пыталась вырвать горящую контактную карту. Ничего не выйдет, сказал я, знай, что ненависть придает мне силы, я стал нечувствительным к ударам и пинкам, твои удары и пинки на меня не действуют, потому что ненависть и презрение к врагам, к которым я теперь причисляю и тебя, закалили меня до такой степени, что я совершенно не чувствую боли. После этих слов она в полном остервенении начала с новой силой осыпать меня градом ударов и ругательств, но физическая слабость и маленький рост не позволили ей спасти оставшиеся контактные карты, я отправил их в огонь одну за одной. Бесполезно, повторял я во время этой сцены, бесполезно, даже не пытайся, я уничтожу все, что у тебя здесь есть, в твоем так называемом ателье, и нашу свадебную фотографию тоже уничтожу, ты примкнула к стану врагов, и тебе некого винить, кроме себя самой, я тебя ненавижу, сказал я жене, и считаю, что моя ненависть совершенно справедлива – как же я могу не испытывать ненависть к тому, кто хочет меня уничтожить, как я могу не защищаться, если меня хотят убить, по крайней мере психически, нет уж, я не могу не защищаться, сказал я жене, я же не самоубийца, и я пока еще не считаю, что мое поражение – свершившийся факт. Вот так, спокойно и взвешенно, объяснил я своей супруге, почему я уничтожил все, что было в ее ателье, – акварели, фотографии, видеозаписи, ее письма, записи, папки с документами; тихим и спокойным голосом, ни на секунду не теряя самообладания, я перечислял все пункты, почему мои действия совершенно оправданны и легитимны, и при этом предавал огню все, что попадалось мне под руку, или просто-напросто рвал на куски, топтал ногами, вырвал пленку из ее камеры, сломал об колено кисти, швырнул в стену мобильный телефон, я словно бы не замечал ее крики и удары, угрозы позвать соседей, вызвать полицию, я методично и целеустремленно уничтожал все подряд, это было не так уж трудно, поскольку моя жена никогда не отливала скульптур и не работала с мрамором, у меня даже мелькнула мысль, что если бы это было так, моя задача была бы куда труднее, но все эти ее произведения, эти эфемерные листы бумаги, фотографии… это просто смешно, до чего легко оказалось их уничтожить… а ее отчаянное сопротивление – я словно бы просто не замечал его, это сопротивление, оно вызывало у меня только презрительный смех и ненависть к тому, что она называла своим искусством. Кончай! – воскликнула она, – ты что, не слышишь? А почему я должен ее слушать? Наоборот, все ее восклицания только подогревали меня; беспощадность к врагу – разве это не главное правило войны? Должен же я как-то защищаться, это совершенно оправданный ответ на террор, которому подвергли меня мои враги, это взвешенный и точно рассчитанный контрудар – уничтожить все, что представляет хоть какую-то ценность для врага, они же только тем и занимаются, что уничтожают все, что дорого для меня. Никакой моральной проблемы я перед собой не видел и продолжал свою кампанию – сжег ее диапозитивы, сломал диапроектор, растоптал видеокамеру, ударом ноги размозжил видеомагнитофон; под конец я схватил нашу свадебную фотографию и хотел и ее уничтожить, но передумал… с презрительной улыбкой, отражая отчаянные атаки жены, я уничтожил все, что было в этом ателье, все, что было ей дорого, и, сопровождаемый ее истерическим воем, покинул квартиру со свадебной фотографией в кармане пиджака, не то чтобы довольный своим подвигом, но с облегчением – наконец-то мне удалось победить врага настоящего, из плоти и крови, а не одного из этих фантомов, невидимых и бесплотных супостатов в моем так называемом отечестве, которые травят меня – годами.

II

Нельзя сказать, что город, где мы с женой поселились пять лет назад, избалован хорошей погодой – низкое атмосферное давление, если можно так сказать, составляет его метеорологическую постоянную, а тяжелые дождевые облака входят непременной частью в городской инвентарь, словно бы некий экспрессионистский задник на урбанистически оформленной сцене. Чтобы обезопасить себя от возможного ливня, я направился в ближайший парк, где всегда можно найти защиту под крышей одного из садовых павильонов; тут я собирался в относительном покое поразмышлять над сложившейся ситуацией, понять ее плюсы и минусы, выработать стратегию на будущее… по крайней мере дождаться, пока дождь немного стихнет, а потом… Потом можно направиться в ближайшее кафе, там тепло, или, по крайней мере, подадут горячий кофе, а можно посидеть в библиотеке и почитать газеты, не рискуя замерзнуть, или пойти на дневной сеанс в кино… надо проверить, есть ли у меня с собой деньги. Я поднял воротник пиджака и подивился, с какой стати выскочил из дому в этот пронизывающий холод, наверняка около нуля, просто вылетел как пробка, даже пальто не надел.

На горизонте по-прежнему громоздились свинцовые облака. Начинало темнеть. Рядом с павильоном какой-то тип прогуливал собаку – интересно, что заставило его выйти с собакой в такую погоду, неужели нельзя было подождать пару часов, пока немного просветлеет? А может быть, этого человека, как и меня, вынудили уйти из дому, может быть, его просто выгнали на улицу, или он ушел по собственному желанию вместе со своим верным псом, своим четвероногим другом и слугой, мохнатым оруженосцем… наверняка он ушел сам, обнаружив, что его жена состоит в заговоре с врагами; мне его жаль, подумал я с удивлением, я даже чувствую к нему нежность, его судьба наверняка напоминает мою – иначе что ему делать на улице в такую образцово мерзкую, не просто мерзкую, а скажем прямо, в такую удручающую погоду? Его собака, увидев другую собаку, радостно тявкнула и попыталась рвануться к ней – порыв, который, впрочем, был тут же укрощен неумолимым поводком хозяина. Взволнованное животное продолжало время от времени взлаивать и вилять хвостом. О, этот вечный театр, сказал его хозяин, постоянно один и тот же театр. Ну и ну, удивился я, как странно, он, стало быть, считает, что его собака притворяется, вот тебе и раз, у этого человека совершенно нет уважения к естественным наклонностям преданного ему животного, его, по-видимому, раздражает, что собака ведет себя как собака, а может быть, даже и то, что она выглядит, как собака, подумать только, до чего довело его отчаяние, его существование, скорее всего, достигло такой степени безнадежности, что мизантропия распространяется уже и на собаку! Должно быть, враги осадили его сразу, одновременно, со всех сторон, они не стесняются в средствах и забросили за линию обороны его собственную жену, словно парашютиста, и она готова в любой момент всадить ему нож в спину – не дай ему Бог потерять бдительность… что ж, в теперешние времена это, оказывается, вполне обычная история, это входит в арсенал современного искусства террора – натравливать жену на мужа, детей на родителей, братьев на сестер и так далее и тому подобное. Почему вы так странно обратились к собаке? – спросил я его, стоя под крышей павильона, без всякого недружелюбия, скорее всего, мне просто надо было с кем-то поговорить, – конечно же ваша собака не устраивает вам театральное представление, она даже и не собиралась вами манипулировать, она просто совершенно нормально среагировала на внешний раздражитель, в данном случае – другую собаку, которую ей захотелось обнюхать или, может быть, поиграть с ней. Мой вопрос, очевидно, заинтересовал его, потому что он подошел поближе – вместе со своей собакой, которая по-прежнему тявкала и виляла хвостом. Посмотрите, сказал я и показал ему свадебную фотографию, мои преследователи так беспощадны, что не побрезговали привлечь на свою сторону жену, не знаю, какая уж там цифра стоит против ее имени в платежной ведомости, впрочем, они не жалеют средств, никакая сумма не покажется им чрезмерной, они не успокоятся, пока не увидят, что заткнули мне рот, что я побежден, мертв и никогда больше из мертвых не восстану, на прощальной церемонии они будут проклинать меня и плевать в открытый гроб… но что я о себе, интуиция подсказывает мне, что ваша ситуация ничуть не лучше моей, вас тоже преследуют, это же видно – по вашему загнанному взгляду. И вот вы в вашей вполне, по-видимому, оправданной мизантропии обвиняете собаку в том, что она притворяется и устраивает вам театральное представление, но собака здесь ни при чем! поверьте мне, преследования в вашей стране – всего лишь детские игры по сравнению с тем, что происходит на тех безнадежно пораженных злопыхательством и завистью широтах, откуда прибыл я; уж там-то наука преследования возведена в ранг высокого искусства, в национальную доблесть, там даже и глазом не моргнут, как завербуют жену или детей и начнут натравливать их, как гончаков, на мужа или отца. Вам, знаете ли, следует благодарить Бога, что вы родились в этой стране, где вас, может быть, и преследуют, это заметно, но вы, по крайней мере, можете утешаться тем, что искусство террора в его наихудшей форме, в форме преследования личности, здесь, у вас, далеко не достигло уровня моего так называемого отечества, вы, как мне кажется, сомневаетесь в моих словах, но я могу все это доказать эмпирически. Что-то преувеличивает этот незнакомец, думаете вы, – продолжил я, под незнакомцем имея в виду самого себя, – наверняка преувеличивает, с чего бы он вдруг завел со мной разговор, я прогуливаю собаку, погода скверная, он, должно быть, замерз, на улице всего два градуса тепла, а на нем летний пиджак… подождите, подождите, сказал я, упреждая его попытку меня перебить, вы думаете, он, то есть этот чужак, то есть я, наверняка из этих эмигрантов-параноиков, для которых ненависть к родной стране – своего рода топливо, без которого они просто хиреют. Он, думаете вы, наверняка принадлежит к людям искусства, среди них особенно часто встречаются случаи эмигрантской паранойи… и признайтесь, признайтесь, вы добавляете про себя: какого черта он пристал к моей собаке, ума не приложу, ему должно быть стыдно, этому нытику, не понимает он, что ли, какое счастье уже быть рожденным в этой части планеты! Интересно, понимает ли он, как его нытье будет воспринято голодающими где-нибудь в третьем мире или настоящим беженцем, допустим, с Балкан, его слова наверняка будут восприняты не просто как преувеличение, а как самая настоящая провокация! Что бы сказали наши мертвые, подумает этот настоящий беженец, допустим с Балкан… Да этот тип, подумает настоящий беженец с Балкан, в каком-то смысле плюет на наши могилы, он оскорбляет прах убитых, потому что все здешнее богатство построено на их костях, они здесь пожинают плоды наших жертв и страданий! К тому же его родина, родина этого кверулянта, подумал бы этот беженец с Балкан, да и вы наверняка так думаете, родина этого нытика, то есть моя так называемая родина, – одна из самых красивых и богатых среди других красивых и богатых стран, ей не приходится, как моей, то есть, я имею в виду, вашей стране, то есть вы думаете, что его, то есть моей стране, не приходится разбираться с позорным прошлым, как вашей, вам кажется, ему, то есть мне, должно быть стыдно! И особенно симптоматично, что поводом для разговора он, то есть я, избрал мои отношения с собакой, которые его вообще не касаются.