Читать книгу "Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания - Валентин Фалин"

С моей точки зрения, принципиально важным в этот момент являлось подтверждение, несмотря на кризис в ГДР и разногласия в самом советском руководстве, нашей принципиальной готовности к объединению Германии на условиях равного подхода четырех держав к правам и интересам друг друга. Минимум реалистичности требовался от Запада и добрая порция гибкости. Вместо этого им выдвигались претензии на все и сразу. Федеративную Республику можно было заподозрить в неумении по одежке протягивать ножки, но никак не Англию или Францию. Судя по поступавшей к нам информации, Париж и Лондон, делая вид, что высиживают яйца, были озабочены главным образом тем, как превратить их в болтунов с отнесением вины на кого-то другого.

Знали ли на Западе о спорах в советском руководстве и о растерянности властей в ГДР? Несомненно. О намерении Берии «выдать ГДР» немало было сказано после ареста «советского Гиммлера» (так Сталин представил Берию западным участникам Ялтинской конференции). Почему же вяло разыгрывали выгодную карту? Мешал нейтралитет де-факто, который тот же Берия делал условием объединения Германии.

Загадки Москве задал У. Черчилль. Престарелый премьер-министр вдруг спросил: не перевешивают ли плюсы политической и экономической принадлежности всей Германии к Западу издержки наращивания военного противоборства в Европе с участием на разных сторонах ФРГ и ГДР? Если можно было спорить, пойдет ли Сталин на объединение по удовлетворении его условий в военных делах, то новые руководители СССР, согласно оценкам У. Черчилля, вряд ли уклонились бы от уравновешенной договоренности, особенно на фоне дестабилизации Восточной Германии.

Мне представлялось в то время существенным следующее: опытнейший У. Черчилль допускал возможность военной нейтрализации единой Германии с гарантиями, предполагавшими какое-то взаимопонимание четырех держав взамен Европейского оборонительного сообщества. В последнем Англия не участвовала и в восторг от него не приходила. Премьер хотел иметь более широкий обзор.

Корейская война расширила познания, касающиеся также эвентуального перерастания конвенциального конфликта в ядерный, и не следует недооценивать возникшего на том этапе желания Лондона усовершенствовать конструкцию взаимодействия с Вашингтоном. Желания, подкрепленного вступлением Англии в ядерный клуб. Американский язык – диалект английского. Это не так неудобно, как и когда британскую политику уподобляют диалекту американской. Если в 1956 г. К. Аденауэр заявлял, что интересы Европы и США не всегда и не во всем могут совпадать, то почему эта мысль не могла навестить искушенных политических деятелей на Темзе тремя годами раньше?

У. Черчилль был посрамлен собственным МИДом. «Ни в коем случае», – письменно засвидетельствовали британские дипломаты свою позицию. На повороте, предлагаемом премьером, предсказывали они, у «сердечного согласия» с союзниками случится инфаркт. Невключение ФРГ в систему НАТО свело бы на нет семилетние усилия по демонтажу идейного, правового и политического наследия антигитлеровской коалиции. Кроме всего прочего, освобожденная от военных расходов Германия являла бы собой серьезную экономическую угрозу Англии. Короче, свет в окошке погас, едва зажегшись.

Нотная переписка 1953 г. завершилась договоренностью об открытии 25 января 1954 г. в Берлине конференции министров иностранных дел четырех держав. Тому, кто любит скрупулезную точность, – США, Англия и Франция приняли время и место, предложенные Советским Союзом, в первый день наступившего нового года.

Комитету информации было поручено подготовить свои соображения для Молотова. Не в первый и не в последний раз наши взгляды не совпали с мидовскими.

В подготовленном анализе я проводил мысль о том, что после июньских событий в ГДР у трех держав отпали последние опасения. Они твердо уверовали – общегерманские выборы принесут большинство сторонникам интеграции объединенной Германии в военно-политические структуры Запада. Следовательно, нам надлежало ориентироваться на активную, наступательную линию США, Англии и Франции на переговорах и возможность их более рискованной тактики в расчете на резонанс среди широкой общественности. Например, представлялись вероятными предложения, связывающие стороны обязательством принять любые результаты выборов, чем бы они ни завершились, а сами выборы проводить на условиях, близких к соображениям, высказывавшимся СССР.

3-й Европейский отдел МИДа и верховный комиссар СССР в Германии решительно воспротивились этому выводу. Никаких существенных изменений в поведении трех держав, по их мнению, не предвиделось. Попытка просчитать воздействие на западную позицию июньских событий отклонялась как «домысел», продукт «журнализма». Упор, который делался правительствами США, Англии, Франции и ФРГ на кризис в ГДР, назывался блефом. Позаботились о том, чтобы наша записка застряла у помощников В. М. Молотова.

За день-два до открытия Берлинской конференции к советской стороне попал внутренний документ одной из западных делегаций. Он решил спор между КИ и МИДом: в комитетском и западном материалах содержались сходные акценты, а что касается оценки июньских событий – совпадения в формулировках. Оставалось сожалеть, что советские подходы выстраивались не на базе рекомендаций «журналистов».

На конференции министров в Берлине состоялись крестины «плана Идена», сконцентрированного на теме выборов и лишь формы ради упоминавшего мирный договор. Ему были противопоставлены советский проект мирного договора с Германией и предложения относительно референдума по вопросу: чему немцы отдают предпочтение – договорам, интегрирующим ФРГ в систему НАТО, или мирному договору, предусматривающему объединение Германии и вывод с ее территории иностранных войск?

Достаточно упомянуть содержавшееся в «плане Идена» требование замены правила единогласия четырех держав принятием решений по большинству голосов или советскую идею референдума, чтобы не осталось ни малейших сомнений – ни та ни другая сторона не держали соглашения на уме. Риторическая трескотня в ответ на любые идеи без разбору. Так, предложение о выводе из Германии всех оккупационных войск перекантовывали в намерение выдать Западную Германию «на произвол народной полиции» и одновременно нарушить всю систему западной обороны.

А при чем тут мирное урегулирование для Германии по итогам Второй мировой войны, спросите вы? Ни при чем. Если, конечно, не считать, что побежденным из войны вышел СССР и ему надлежит безоговорочно принять условия, дискриминировавшие советские национальные интересы.

Идея коллективной безопасности, за которую несколько неуклюже выступил советский министр, заслуживала, на взгляд западных держав, поношения. Ее обзывали «своего рода доктриной Монро для Европы», попыткой на полвека сохранить раскол Германии и разрушить НАТО. Как будто начисто выветрилось из сознания, во что обошлось небрежение потребностями коллективной безопасности в канун Второй мировой войны, забылись клятвы никогда не повторять ошибки.

Не забылось – не будем наивными. Шла новая война с ее видимыми и невидимыми фронтами. А на войне как на войне.

Неверно сказать, что Берлинская конференция ничего не принесла. Возможно, вы приметили, что три державы открыли существование «восточногерманского правительства» и ГДР реже называли «зоной». В их проектах восток и запад Германии оптически оказывались почти в одинаковой ипостаси. Подбирались к затяжной двухгосударственности, имевшей, особенно для Парижа и Лондона, свою привлекательность? Несмотря на все старания ее скомпрометировать, возникла альтернатива переустройства подмятой милитаризмом Европы в сообщество государств-партнеров, сообщество, включавшее в себя США. Впервые советская сторона проявила готовность признать возможность стыковки НАТО с общеевропейской системой безопасности. Из намека родится готовность Советского Союза вступить в Атлантический альянс. Объявленная 31 марта 1954 г., она была, однако, выдана на Западе за первоапрельскую шутку.