Читать книгу "Мы над собой не властны - Мэтью Томас"

— Выхожу из ризницы с крестом к началу службы, а отец стоит в сторонке со смущенной улыбкой. Когда настало время, смотрю — подходит к аналою, а на меня глядит виновато, словно я его застукал на чем-то нехорошем. Наверное, его друзья на это место пристроили. Помню, я совершенно точно знал, что он выпил для храбрости. Такое всегда видно.

Эйлин кивнула.

— Потом заиграл орган, отец запел — и как будто сам удивился, словно впервые собственный голос услышал. И я едва ушам верил. Он пел, точно изливал душу. Многие плакали.

— Мой отец петь совсем не умеет, — сказала Эйлин. — А думает, что может.

Эд улыбнулся ей с нежностью.

— Потом он пришел за платой. Я как раз снимал стихарь. Отец прижал палец к губам: «Маме не говори». А я и сам соображал, что говорить не надо, понимаешь?

Эйлин снова кивнула. Иногда жизнь заставляет рано повзрослеть. А кто-то вообще никогда не взрослеет.

— Потом он довольно часто приходил. Не знаю, как его не уволили с основной работы. Ехать было не близко. Туда и обратно — часа два-три на все, не меньше. Много лет так продолжалось. По-моему, мама ни пенни из этих денег не видела. И подумать, что он был совсем рядом с ней, буквально в соседнем квартале. Она бы, наверное, рада была с ним вместе пообедать.

После этого разговора Эд перестал отмалчиваться — словно прорвало плотину. Раз в неделю они ездили в какой-нибудь ресторан на Манхэттене и часто вспоминали свое детство. Оказывается, в начальной школе Эд был отличником, а в старших классах забросил учение. Когда его вышибли уже из второй школы, Кора через свои связи в приходе устроила его в католическую школу «Пауэр Мемориал» на Манхэттене. Выматывающие ежедневные поездки слегка привели его в чувство, и по крайней мере школу он окончил. Пошел работать на фабрику «Констэм» на Коламбия-стрит, совсем недалеко от дома, — там производили краски, в том числе и пищевые. Зарплату неизменно отдавал матери.

Смешиванием красок на заводе руководил научный сотрудник, химик. Этого человека Эд сильно зауважал. Тонкости химических процессов пробудили дремлющий в нем интерес к науке. Скоро он стал так хорошо разбираться в технологии, что другие рабочие приходили вместо справочника к нему за советом. Затем он перешел работать на сахарный завод «Домино» — там лучше платили. Занимался производством сахара, следил за ходом реакций, за состоянием реагентов и готовой продукции. Начал ходить в вечернюю школу, а потом совсем ушел с завода и поступил на дневное отделение в колледж Святого Франциска — там уже учился его младший брат Фил. Кора оплачивала обоим учебу из денег, которые скопила из зарплаты Эда.

В квартире у них не было прихожей. По пути из кухни в гостиную невольно задеваешь изножья кроватей. Эд свою кровать делил с Филом до двадцати одного года — тогда их сестра Фиона вышла замуж и переехала на Статен-Айленд. Пока Хью не притащил с работы старый письменный стол, Эд с Филом занимались за кухонным столом — больше не было ни одной ровной поверхности, где можно разложить учебники и тетради. Коре не приходилось звать их к обеду; она просто говорила, что пора убирать книжки.

В пятницу вечером, когда друзья отправлялись куда-нибудь веселиться, Эд сидел и ждал звонка от бармена. Подъехав к бару, он давал гудок и снова ждал, пока отец не примет еще посошок на дорожку. Внутрь Эд не входил — не хотел видеть, как отец пьет. Однажды он задремал, сидя в машине, а проснувшись, ударил по тормозам — ему показалось, что он заснул за рулем и сейчас протаранит стоящий впереди автомобиль. Потом принялся гудеть что было силы. Несколько человек вышли посмотреть, в чем дело, и Хью с ними. Он смотрел так удивленно, словно шум устроил какой-то посторонний псих. Когда Эд наконец перестал, отец накричал на него. После этого случая Эд, подъехав, давал короткий гудок и сразу выключал двигатель.

Эда приняли в студенческое общество имени Дунса Скота[5], как годом раньше — Фила. Впервые в истории колледжа этой чести удостоились двое братьев.

Они сидели в ресторане «У Люхова» на Четырнадцатой улице и ели венский шницель с тушеной капустой. Эд рассказывал о том, как умер его отец.

— За несколько дней до моего выпуска отец сидел на диване и вдруг ему стало плохо с сердцем. Я отвез его в больницу. Светофоры проскакивал не глядя. Отца придерживал рукой, чтобы он не падал вперед. — Эд показал Эйлин, как он это делал. — Точно так же я его возил домой после бара. А когда доехали, смотрю — он умер. Я его по щекам бил, несколько раз ударил. Потом взвалил на плечо и рысью в больницу.

Врачи подтвердили, что отца действительно больше нет. Эд сидел и плакал в больничном коридоре и только тут понял, что сорвал спину. Задыхаясь от боли и горя, он вдруг осознал, что на самом деле любил все то, что раньше, казалось, ненавидел, волоча отца на себе домой после пьянки: тяжесть навалившегося на него отцовского тела; его пьяный жар; щетину, которая колет шею; тихое невнятное бормотание; мерзкий сладковатый запах виски.

— Иногда что-нибудь чувствуешь, а объяснить невозможно, — сказал Эд. — Просто никто не поймет.

— Я знаю.

Эйлин ответила, думая о собственных родителях, и вдруг поняла, что примерно такое же чувство испытывает сейчас к Эду. Так хочется верить, что в книге времен останется запись о твоей любви.

— Больше ничего не говори, — сказала Эйлин.

9

Эйлин хотела купить будущему мужу роскошный свадебный подарок. Лучший друг ее отца, регулярно занимавший соседний с ним табурет в баре Хартнетта, куда отец переметнулся от Догерти, когда вновь начал ходить по барам, — друг этот еще и занимал должность вице-президента компании «Лонжин», ведающей продажами швейцарских часов «ЛеКультр» в Северной Америке. Эйлин за шестьсот долларов купила прототип новой модели, на красивом браслете из восемнадцатикаратного золота. В розничной продаже такие часы стоили бы две тысячи. Эйлин расплатилась в рассрочку, в три приема.