Читать книгу "Северная звезда - Татьяна Недозор"

Сейчас они, уже выпив и закусив, веселились, как принято у русского человека. Выстроившись наподобие церковного хора, место дирижера коего занял обладатель воистину протодиаконовского баса (как Маша знала, он и был диаконом питерской староверческой церкви) Антип Харитонович Ефремов.

Он воздел к потолку обе ручищи, в одной из которых был зажат серебряный разливной половник, и отдал команду, взмахнув им. И пятеро солистов, среди коих был и её батюшка, затянули на мелодию «Арии варяжского гостя» из оперы «Садко»:

– В пещере каменной нашли стаканчик водки,

Цыпленок жареный лежал на сковородке.

– Эх, мало водки, мало водки, мало водки! – взгремел остальной хор. – И закуски тоже маловато!

– В пещере каменной нашли бутылку водки,

Ягненок жареный лежал на сковородке.

Эх, мало водки, мало водки, мало водки!

И закуски тоже маловато!

И вновь Антип Ефремов взмахнул серебряным половником, словно регент хора или дирижер, и на диво слаженный, как на клиросе, хор продолжил:

– В пещере каменной нашли бочонок водки,

Теленок жареный лежал на сковородке.

Эх, мало водки, мало водки, мало водки!

И закуски тоже маловато!

Не выдержав, Никандр Глебович Бугаев, хлеботорговец и товарищ отца по первой гильдии, сорвался с места, запрыгнул на стол и принялся отплясывать на нем вприсядку. А хор невозмутимо выводил:

– В пещере каменной нашли источник водки,

И мамонт жареный лежал на сковородке.

Эх, мало водки, мало водки, мало водки!

И закуски тоже маловато![7]

Тут вошел лакей и доложил о каком-то Степане Степановиче, как знала Маша, важном московском фабриканте и коммерсанте.

– Ведь сказано: никого не пускать, – отвечал отец.

– Очень просятся.

– Не видишь, веселье у нас. Так что где он прежде был, пусть туда и убирается…

Лакей унесся прочь, и Маша тоже убежала к себе в постельку, где и устроилась, поджав продрогшие ножки и зарывшись в одеяло.

А в спину ей полетело многоголосное:

– Сидит барыня в Аду,

Просит жареного льду.

Черти её, глупую,

Ухватами щупают…

То, что она увидела, показалось ей удивительным и необычным. И долго потом, глядя на важных лиц, бывавших в их доме или просто встречавшихся на улице, – генералов, чиновников, профессоров, она представляла, что если и те временами, за закрытыми дверьми, сняв дорогие пиджачные пары и вицмундиры, тоже так развлекаются, исполняя лихие песни или отплясывая «русскую»?

А еще вспоминалось совсем недавнее – лишь год минул.

* * *

– Да понял я, Машенька, чего ж не понять? Не дурак твой батька… Ты прямиком в купчихи метишь – на свое дело замахнулась.

– В купцы, батюшка, в купцы, – с улыбкой поправила Мария.

– В купчихи, стал быть… – хитро прищурился Михаил Еремеевич, словно не слыша возражения. – Добро, что хоть не в курсистки, или медички, или еще кого. Дело свое открыть, значит, думаешь. Дело, если с какого-то конца поглядеть, и не такое плохое, да только… – Он задумался. – Только знаешь, дело-то, может, оно и свое, да только не твое, – не очень понятно скаламбурил. – Вот скажи, – продолжил он, – а много ли ты купчих знаешь? Тех, кто бы делами серьезными ворочал. Не пирогами торговать или харчевню содержать паршивую. Аль зонтики шить, как эта Вера Павловна из этого «Што делать», где князь на гвоздях спал? – дурашливо осклабился её батюшка.

Маша на секунду опешила. Отец её книг не чуждался, но что-то она не помнила в их библиотеке знаменитого сочинения Чернышевского.

Разговор происходил в здании Петербургской фондовой биржи, которую какой-то из поэтов, читавших свои стихи в собрании молодых гимназисток, назвал «храмом Златого Тельца среди святынь Северной Пальмиры».

Многозначительные разговоры вполголоса в кулуарах, аромат сигар и дорогого трубочного табака, роскошные ландо у парадного…

Рабочее место купца Воронова являло собой кабинет со стеклянными стенами, где, кроме отца, сидели за длинными канцелярскими столами три маклера в черных сюртуках.

Торги на бирже велись по двум большим разделам – товары и ценные бумаги.

К разным акциям и облигациям Воронов не питал доверия, а вот товарами подторговывал.

Через стекла его конторы был виден торговый зал с несколькими большими черными досками – почти как в гимназическом классе. Шустрые служители в желтых ливреях сновали туда-сюда и мелом чертили сообщения о лотах и котировках. Воронов время от времени отдавал вполголоса распоряжения, и сидевший тут же юный посыльный бежал в торговый зал, передавая записки распорядителю торгов. Иногда Михаил Еремеевич давал курьеру пояснения, вроде: «Керосин Нобеля, двадцать тысяч пудов берем» или «Катаное юзовское железо, лот номер двести пять – подожди, пока упадет до семнадцати».

И вот сюда и пришла дочь купца первой гильдии Воронова Михаила Еремеева, не далее как месяц назад окончившая 2-ю Санкт-Петербургскую купеческую женскую гимназию и теперь задумавшаяся, как жить дальше.

Именно об этом только что сообщила батюшке. Не хочет прожить жизнь пустой говорящей куклой, и раз уж она у него единственная дочь, то должна научиться управлять семейным делом, чтобы помогать отцу, а потом когда-нибудь и стать во главе торгового дома «Воронов и К°».

И похоже, ошиблась.

– Так много ли купчих знаешь? – повторил он вопрос.

– Ну как же, тетя Васса Железнева, например, – вспомнила она приезжавшую к ним не раз хозяйку Волжского пароходства – та была очень приветлива с ней и отцом, и даже ходили слухи, что еще нестарая вдова имеет с судопромышленником Вороновым не одни лишь деловые интересы, а еще и амурные.

– Ну а еще вспомнишь кого?

Мария запнулась, ибо, кроме госпожи Железневой, навскидку назвать никого не могла.

– А… Кабаниха! – пробормотала она в некоторой растерянности.

И тут же поняла, что ошиблась.

«Грозу» она обожала и, еще когда вела дневник, время от времени писала на его страничках своим четким почерком слова главной героини: «Отчего люди не летают, как птицы?» А вот батюшка сильно недолюбливал господина Островского вообще, а эту вещь в особенности. Катерина была в его глазах безмозглой потаскухой, которую от доброго и надежного мужа увел никчемный слизняк; ну а уж сам Борис, возлюбленный Кати…