Читать книгу "Мы дрались на истребителях - Артем Драбкин"

Очутился я в передовом эвакогоспитале. Эх, насмотрелся! Представляешь себе, хирург ходит весь в крови, рукава засучены, а в них вот такой нож. Подходит к кому-нибудь: «Как, браток?» Тот: «Ой, больно». Хирург посмотрит и командует: «Побрить!» Побрили. Хирург ножом шмяк – отрезал то, что надо, и в таз. Кричит: «Сестра, бинтуй и отправляй». Он делает, делает, подходит, спирта хлоп, и опять пошел. Г оворил, что вторые сутки не спит. Наступление, раненых полно, а замены нет. Я минут 20 сидел, ждал, пока меня осмотрят.

Вернусь к сопровождению штурмовиков. Дело это было нелегким. Ты как будто привязан. Чуть засмотрелся – группу потерял. На фоне земли их не видно. А сколько у меня было случаев, когда после штурмовки одна часть группы пошла налево, вторая прямо, а нас всего-то четверка или шестерка? И гадай, за кем идти. Потом приноровились. Я ставил пару слева, пару справа, которые шли метров на 300 выше группы штурмовиков, и если была возможность – еще пару на 1000 метров выше, если вдруг кто полезет. Но немцы на рожон не лезли никогда. Если видят, что есть самолет сверху, никогда не будут атаковать. На чем проще сопровождать «илы»? На «яке», конечно, проще, ведь он более маневренный, чем «лавочкин».

«Пешки» сопровождать проще. У них высота побольше. Строй они держат. На девятку бомбардировщиков могли дать восьмерку истребителей. Мы идем: пара слева, пара справа, а четверка сзади и выше. Немцы с нами не связывались, даже если и появлялись, ну и мы за ними не гонялись. Погонишься за ними, бросишь группу, можно и по шапке получить.

– Потери в ходе войны были постоянно: и в людях, и в технике. Как вводили пополнение?

– Когда в полку оставалось 5-6 самолетов, то небольшая группа летчиков оставалась на аэродроме, а остальные на Ли-2 летят в тыл. Скажем, в Саратов, где мы «яки» получали, или в Горький за Ла-5.

А как летчиков присылали? Жаль нам было этих молодых ребят. Ну что они налетали самостоятельно, 5-6 часов в училище? Приходят, начинаем их вводить в строй. Это значит: отрабатываем технику пилотирования, взлет-посадка, пилотаж в зоне, потом проводим учебные воздушные бои. И только после этого по одному-два уже берем с собой на задания. И каждый знает, что за ними нужно присматривать. Хотя разные бывают ребята. Вот случай под Москвой был. Аэродром зимой укатали. Начальник батальона аэродромного обслуживания вместо катков, которых не было, использовал катушки, на которые кабель наматывают. В середину набил кирпичей, чтобы потяжелей были, и ими укатывал аэродром. Бороздил всю ночь. Эта полоса стала оранжево-красной от кирпичной пыли! Мне поручили руководить полетами: там взлет-посадка, принимать группу, а мою эскадрилью повел на боевое задание заместитель. И вот выпускаем молодого парня с Украины. Провезли его, проверили технику пилотирования и разрешили самостоятельно выполнить полет по кругу. Мы ему говорим: взлетаешь, делаешь первый разворот, второй, потом доходишь до третьего, а с четвертого заходишь на посадку. В общем все ему объяснили.

Ну, он взлетел. Сделал первый разворот и пошел неизвестно куда. А радио ж нет, ничего не скажешь. Я прыг в самолет. Вылетел, и за ним, но не догнал и вернулся. Под утро звонок. Докладывает этот наш новичок дежурному, что, мол, сидит там-то, горючего нет, самолет исправен. Оказалось, сел он на канал Волга – Москва. Представляешь?! Посылают за ним Баяндина, командира эскадрильи. Он хороший летчик, но страшный матерщинник. Прилетел, посадил этого молодого на У-2, сам сел на истребитель, и оба благополучно вернулись на аэродром. Дело уже к вечеру шло. Сели мы ужинать, по 100 грамм выпили и спрашиваем нашего новичка: «Как же тебя угораздило?» Как начал он нам объяснять, мы чуть от смеха не померли: «Як взлэтив, набрав высоту в 150 мэтрив. Думаю, що надо пэрший разворот робить, потом лэчу, надо ще другий разворот робить, а як развернувся, аэродрому и нэ бачу. Тоди згадав, шо мэни казали, як тики заблудышься, так бэри курс 90 та й жмы. Лэчу, дывлюсь на зэмлю. Якась ричка тиче. Подывився на карту, там написано Москва-рика, а подывывся на землю, то не Москва-рика! Лэчу, дывлюсь, якась длинна та ривна полоса. Пийшов на брэющем, подывывся, сидаю тут. Сив. Неподалэку сило. Прийшов до прэдсидателю колгоспу. Я йому ставлю задачу выставыти охрану. Утром народ зибрався. Диты дывляться. Самолет оглядилы. Попросыв, щоб ничого нэ чипалы, нэ зломалы. Сидае У-2, вылизае капитан Баяндин, люди згрудылись. Я капитану Баяндину по всий форми докладаю: «Товарищ командир, произвив посадку, самолет цил, тики нэмае горючого. Летчик такий-то». Народ стоыть. И вин мэни каже: «Мудак ты, а не летчик». Мэнэ сутки кормылы, а тут получается, шо я ще и мудак».

Во как! Но он потом летал ничего, обучился.

– Удавалось ли командиру эскадрильи в начале войны подбирать себе ведомого?

– Нет. Хотя, конечно, мы старались устоявшиеся пары и звенья не разбивать. Взаимопонимание в паре или в звене – вещь очень важная. Тем более что поначалу радио не было, приемник и передатчик стоял только у ведущего группы, а у остальных только приемники. А как они работали?! Хрипит, шумит. Радио стало хорошо работать у нас только под Сталинградом. Так что взаимопонимание в этих условиях играло исключительную роль.

– Было такое, что летчики снимали радио, считая, что это лишний груз?

– Нет. У нас, наоборот, просили, чтобы поставили радио.

– Что считалось боевым вылетом?

– Боевым вылетом считался вылет, когда ты летаешь над территорией противника. Или вылет над своей территорией, если ты ведешь бой.

– На каких высотах в основном шли бои?

– Выше 6000 метров не забирались. Но кислородное оборудование возили. В основном 2-3 тысячи.

– Было такое при сопровождении групп самолетов или штурмовиков, что если были потери от истребительной авиации, то боевой вылет не засчитывался?

– Это чепуха. Вылет засчитывался во всех случаях, но за потерю штурмовика спрашивали, причем строго. На разборе все раскладывали по полочкам: что, как, почему. Группа прилетала, тут же, как правило, присутствовал командир полка, и ведущий делал разбор. И потом уже командир полка давал установки. Ошибок много допускали и по незнанию, и нарочно. Скажем, Липин такой у нас был. Он как-то в боевом вылете отвернул, ушел. Я прилетаю: «Марк, в чем дело? Почему ты ушел?» Он начал оправдываться, мол, думал, что то-то, то-то. Я говорю ему: «Ты прежде всего нарушил строй, ушел со своего места, тебе положено было там быть». Отчитал его. А он и второй раз так же делает. Третий раз – то же самое, но тут ребята ему взбучку задали. После этого начал летать. Но вообще взбучки были делом редким. Это делали подальше от народа и начальства. Я, например, узнал об этом только через неделю.

В начале 1943 года, а вернее, 8 января, к нам прилетел командующий нашим истребительным корпусом генерал Еременко. Вызвали меня в штаб полка. Прихожу, вижу генерала. Я хоть и был уже штурманом полка, но никогда с такими чинами не имел дела. Немножко смутился. Командир корпуса мне говорит: «Ты давай, не стесняйся, расскажи командующему, что это за самолет «як». Я ему рассказал, какая скорость, маневренность и все остальное. Погода была нелетная: высота облачности метров 50 или 70, не больше. Еременко меня спрашивает: «Ты сможешь слетать на разведку вот сюда, – указывает на карту, – посмотреть, есть ли движение войск или нет?» Они все боялись, что с юга немец ударит и прорвется к окруженной под Сталинградом группировке. Я говорю, смогу. Полетел один, посмотрел. Возвращаюсь, докладываю: «Отдельные машины ходят, и все. Скопления войск не наблюдается». Он сказал: «Спасибо», – и улетел.