Читать книгу "Лица - Джоанна Кингсли"

— Для иконы?

— Да.

— Лотко — мой пароль?

— Да. Вы получите Георгия Победоносца, Розовую Богоматерь и изумрудный крест.

— Изумрудный крест? — это было больше того, на что он рассчитывал. Этот крест стоил бы на открытом аукционе, по крайней мере, миллион, хотя Бернард и не собирался его продавать.

— За детей. Хотя бы за Женю, — Георгий прошел в кабинет и налил по стопке коньяку. — Пока я буду в ссылке, вас будут вознаграждать за опекунство, — бесстрастно заметил он, подавая напиток. — Сейчас я занимаюсь тем, чтобы вам переправили Киевскую Богородицу.

Рука Бернарда дрожала, когда он потянулся за коньяком. Киевская Богородица, с ее таинственной улыбкой, была Моной Лизой среди русских икон, наиболее ценной из них.

Георгий посмотрел американцу в лицо:

— Я вижу, мое предложение вас заинтересовало, — и поднял стопку с коньяком.

Бернард поднял свою и чокнулся с Георгием:

— Решено.

Вскоре после визита американца, хотя дети об этом и не знали, в доме все стало меняться. Первым заметил это, Дмитрий: отец был расстроен, по ночам слышались его тяжелые шаги, в воздухе витало напряжение. Брат ничего не сказал Жене, чтобы не беспокоить, да и рассказывать было особенно не о чем, но впечатление, что что-то не в порядке, не проходило. Дмитрий чувствовал, что в комнаты просачивается нечто неопределенное, но угрожающее.

Однажды, три недели спустя, Женя вернулась в слезах, потому что родители Мариши запретили ей приходить в гости к дочери. Они поспешно прошептали ей об этом и извинились, говоря, что у них нет выбора.

С того времени и Женя поняла, что в доме что-то не так, и стала бояться ночных кошмаров.

В последнюю неделю ноября их разбудил резкий стук в дверь, треск дерева и крики. Женя выскочила в коридор, Дмитрий и тетя Катя были уже там и стояли, взявшись за руки. Она заметила, что отец одет в костюм, как будто собирался на улицу.

— Оставайтесь на месте, — сурово произнес он. — Что бы ни произошло, оставайтесь на месте.

Дверь подалась и с треком растворилась.

— Георгий Михайлович Сареев? — выкрикнул резкий голос.

— Черт возьми, вы прекрасно знаете, что это я, — закричал он в ответ. — И нечего было ломать дверь, — он начал медленно спускаться по лестнице, держась очень прямо, с военной выправкой.

Когда отец спустился до половины лестницы, сверху его уже не было видно. Только послышался все тот же голос:

— У меня есть приказ…

А потом лишь скрип петель тяжелой входной двери.

Через десять дней постоянных усилий Бернарду удалось добиться разрешения на выезд Жени поездом на Запад. Как он и предсказывал, Дмитрий ехать отказался. Причины были отчасти политические, отчасти сентиментальные. Везде, кроме родины, он будет чувствовать себя чужим, сказал он американцу, и к тому же сочтет себя трусом, если улизнет на Запад. Ленинград означал для него все: общество и Веру. Верины родители, Мальчиковы, предложили ему койку в своей маленькой квартире, если его и тетю Катю выгонят из дома.

А будущее тети Кати представлялось неопределенным. С момента ареста хозяина она постоянно плакала: о себе, о детях, о бедах страны с тех пор, как она отказалась от Бога.

Дмитрий пытался утешить сестру. Он говорил, что Бернард все сделает для нее, напомнил, в какое восхищение она пришла после первой встречи с ним, уверял, что она полюбит своего благодетеля.

— Я не хочу ехать, — всхлипывала Женя, прижимаясь к брату. — Ты — все, что у меня осталось. Я не хочу расставаться с тобой. Не хочу.

Он прижимал ее, держа на коленях, уговаривал, как маленькую, а сам еле сдерживался, чтобы не расплакаться. Но Дмитрий знал, при себе ее удержать не удастся, а из страны он никогда не уедет.

— У нас нет выбора, — нежно повторял он, поглаживая ее по волосам, стараясь, чтобы пальцы запомнили прикосновения.

Утром 8 декабря 1957 года Женя села в поезд, отправляющийся в Финляндию. Все ее добро вместилось в два небольших чемодана, а выездные документы она хранила в матерчатой сумочке, перевязанной тесьмой.

Валил сильный снег, когда поезд тронулся от платформы вокзала, и через несколько секунд Дмитрий и Катя скрылись из глаз. Все было ослепляюще белым: ни силуэтов, ни форм, только падающий снег и ее рыдания, сливающиеся со стуком колес, набирающих скорость.

5

Станционные огни остались позади, и поезд нырнул в темное облако клубящегося снега. В самое темное время года, во время зимнего солнцестояния, день и ночь сливаются в сумрак. На шестидесятой параллели люди в декабре остаются дома, зажигают электричество, не гасят огонь и уходят в себя на зимнюю спячку. Месяц самоубийств, пьянства и домашнего насилия. Вот он истинный север: земные районы климатических противоположностей и противоречивых характеров. Белыми ночами, в июне, в Ленинграде жители танцевали и обнимались на улицах в три утра, а декабрь загнал их в дома, заставляя прятаться друг от друга.

Женя была одна в купе и, ей казалось, одна во всем поезде. С потолка лился пронзительный белый свет. Выключателя не было, чтобы его погасить, не было и регулятора, чтобы сделать тише скорбную музыку, льющуюся из динамика и наполняющую все купе. Она чувствовала себя, словно заключенный в камере, оторванный от дома.

Поезд спешил на север, в Финляндию. Меньше чем через два часа он замедлил скорость и остановился на первой станции. Ее название было написано русскими и латинскими буквами — ВЫБОРГ. Еще через час состав остановился снова. В купе вошли представители властей. В испуге не глядя на них, Женя подала свои документы.

— Выходи, а багаж оставь здесь.

— В чем дело? Что я такого…

— Мы меняем каретки, — прозвучал таинственный ответ, и люди испарились, забрав ее документы.

В окно Женя разглядела название станции, написанное только латинскими буквами — Ваалимаа. Она была в Финляндии, на Западе. Родина и родной алфавит остались позади.

Пассажиры выходили из вагонов на платформу, но все казались спокойными, многие даже улыбались. Женя ждала у окна, не зная, как поступить.

— Прошу! — вернулся тот же самый человек и заговорил с ней намного резче, чем в прошлый раз. — Сейчас же выходи из поезда, — и остался ждать, пока она не поднялась с сидения.

Женя прошла по коридору и спустилась по лесенке, сжимая сумку обеими руками. Что сделали с ее документами? Что произойдет с ней самой? Она дрожала, несмотря на теплое пальто и толстые ботинки, защищавшие ее от слякоти на перроне.

— Эй! Девочка! Не хочешь чаю? — закричала улыбающаяся плотная женщина, подавая чашку. По-русски она говорила с заметным акцентом.

Женя попыталась улыбнуться в ответ, но ее лицо сморщилось, как будто она собиралась вот-вот расплакаться.