Читать книгу "Все или ничего - Джудит Крэнц"

Да и что собой представляют последующие поколения этих Килкулленов? Всего лишь скотоводы, сполна хлебнувшие лиха. Ей мало что было известно о семье Валенсия, когда-то давным-давно получившей земельный грант испанской короны. Похоже, эта семья растворилась, ушла в небытие после того, как одна из дочерей вышла замуж за первого американского Килкуллена. Эти Валенсия затерялись в бурном потоке истории Калифорнии, настолько сложной и противоречивой, что она никогда не пробуждала ее интереса, словно это была история чужой страны. А что говорить об их вкусе! Одна мебель чего стоит!

– Мама! Мы почти приехали! – воскликнула старшая дочь Холли, которая в свои семнадцать пока не обнаружила признаков ни красоты, ни ума.

Валери, так резко возвратившись из своего мира в мир реальный, непроизвольно провела рукой по волосам, взглянула в зеркальце на накрашенные темно-красной помадой губы и приготовилась к встрече с отцом, который, как ей когда-то внушили, был повинен во всех несчастьях ее матери. Но все же, насколько позволяло ее эмоциональное устройство, она почему-то всегда страстно хотела любить его. А поскольку ей часто говорили, что он никогда не любил ее, то она боялась признаваться себе в таком желании.

Фернанда Килкуллен Дональдсон Флинн Мартин Смит Николини так часто выходила замуж, что от Бар-Харбора до Ла-Йолы читателям светской хроники она была известна просто как Ферн Килкуллен. В этот раз она ехала на ранчо с двумя сыновьями, Иеремией и Мэтью Дональдсонами, отпрысками от первого брака; оставшись вдовой в двадцать пять лет, она получила в придачу и вполне ощутимое состояние. Мальчики – девятнадцати и семнадцати лет – уже отлично справлялись с любым автомобилем, поэтому Фернанда, удобно устроившись на заднем сиденье «Крайслера-Империала», мысленно готовилась к предстоящему уик-энду.

Ну конечно, отец захочет узнать, почему ее дочь, пятнадцатилетняя Хейди Флинн, не приехала вместе с ней на фиесту. Он, как всегда, ждал ее, а может быть, даже и Ника Николини, хоть явно не одобрял последнего мужа своей дочери: всего двадцать девять лет и никакого серьезного занятия в жизни. Майк Килкуллен был доволен, когда на фиесту полностью собиралась вся семья, ни больше ни меньше, но дело было в том, что в результате сражений, продолжавшихся все два года ее замужества, Фернанда и Ник наконец достигли точки развода, и она считала, что до поры до времени отцу незачем знать о предстоящей передислокации. Что же касается Хейди, то здесь все было просто: за последние полгода она стала слишком хорошенькой, чтобы брать ее с собой.

Только дерматолог и только при ярком освещении мог бы приблизительно определить возраст Фернанды. Она знала – и это было правдой, – что выглядит лет на двадцать восемь—двадцать девять. Но если рядом с ней будет Хейди? Разница между самой хорошенькой в мире тридцатидевятилетней женщиной и просто хорошенькой пятнадцатилетней девушкой заключалась в одном слове: молодость. А молодость, настоящая молодость, при взгляде на которую так щемит сердце, потому что она промелькнула, как ярко вспыхнувшая звезда, – это единственное, чего у нее больше никогда не будет.

Даже в юности Фернанда не была красавицей в истинном смысле слова. В силу необыкновенной концентрации самого привлекательного, что есть в женщине, она являла собой совершенное воплощение этого понятия в миниатюре, щедро излучая вокруг себя нечто гораздо более серьезное, чем просто красота, и направляя это сияние исключительно на мужчин – а ее мысли всегда начинались и заканчивались только ими. Быть хорошенькой – это она знала – существенно важнее, нежели просто красивой. Красота может отпугнуть, привлекательность заставляет желать.

К середине шестидесятых Фернанда достигла расцвета своей юности и с тех пор инстинктивно и с завидным упорством, без каких-либо особых размышлений на этот счет – в отличие от Валери, тщательно конструировавшей свою внешность, – сохранила этот образ.

Она была среднего роста и свои платинового цвета до талии волосы носила, просто откинув на спину. Правда, каждые две недели ей приходилось подсветлять отрастающие корни более темных волос, но ради того, чтобы оставаться блондинкой, считала Фернанда, можно и потрудиться. Длинная челка сбоку небрежно падала на лоб, иногда на глаз, даже случайно попадала в рот, и тогда она очаровательно-нетерпеливо сдувала ее кверху. Свои синие, цвета морской волны глаза, такие же яркие, как облицовочная плитка в бассейне, она густо подводила черной обводкой; маленький красивый нос и тонкие, изящно очерченные ноздри были как у девочки. Изумительной формы, по-детски припухлые губы прекрасно гармонировали с точеным подбородком. Гладкая фарфоровая кожа была настолько безупречного бледно-розового цвета, что Фернанда производила впечатление очень дорогой куклы, скорее по ошибке, нежели специально, одетой как хиппи.

Она обычно носила плотно облегающие, чуть ниже талии джинсы или самые короткие кожаные мини-юбки и к ним приталенные жакеты, причем такой длины, чтобы можно было видеть изумительно женственный изгиб живота и небольшую пупочную впадину. В ее гардеробе имелось несколько десятков остроносых ковбойских сапожек и ботинок из различной кожи и столько же богато украшенных женских ковбойских жакетов, а также килограммы серебра и драгоценностей с бирюзой. Меха – всегда со множеством бусин и вставок из ткани – она покупала только от «Фенди» и только немыслимых расцветок.

Округлая, аппетитная, с тонкой талией, внушающая вожделение пикантная женщина с восхитительной грудью и крепкой попкой, Фернанда в свои годы не стесняясь могла выставить на всеобщее обозрение любую часть своего стройного тренированного тела. Даже такие места, как живот, внутренняя часть бедер и предплечий, где с возрастом кожа становится дряблой, были по-прежнему в прекрасной форме. И она трудилась на совесть, чтобы сохранить это тело, не желая отдавать ничего, подаренного ей природой: она ежедневно занималась гимнастикой и бдительно соблюдала строжайшую диету, проявляя фанатичную одержимость, подобно хранителю драгоценных древних рукописей.

Фернанда, надо отдать ей должное, обладала проницательностью и прекрасно понимала, что одевается буквально на грани плохого вкуса. Весь ее стиль был выдержан в духе красоток с рекламных картинок определенного сорта, чтобы при взгляде на них тут же возникал вопрос «А что там дальше, под этим?», за тем лишь исключением, что «под этим» невозможно было увидеть и малой части нижнего белья: она его просто не носила. Оглядывая себя в огромное, во весь рост, зеркало, она никогда не выходила из дома, не убедившись, что выглядит так, что вот-вот слюнки потекут, и все же Фернанду Килкуллен никогда не принимали за шлюху. Наметанный глаз метрдотелей, швейцаров и продавцов безошибочно подсказывал, что они имеют дело с дамой, которую следует обслужить по высшему классу. Только исключительно уверенной в себе тридцатидевятилетней женщине с внешностью девчонки могли сходить с рук подобные штучки.

Разумеется, для нее было бы несложно незаметно и элегантно принять другой стиль одежды – модный, удобный, но все-таки моложавый, но моложавый не значит молодой. Молодость – вот самое главное понятие для Фернанды. Молодость значит мужчины, мужчины в любой момент – стоит лишь захотеть; беззаботные, ничем не обремененные мужчины, слишком еще молодые, чтобы хоть на секунду задуматься, что когда-нибудь им предстоит познать такое понятие, как средний возраст. Поэтому вся ее одежда, каждая прядь волос, каждая тень грима имели только одно назначение: служить им сигналом к тому, что она всегда готова к любви.